Хотя после нескольких десятилетий оживлённых дискуссий учёные во всём мире так и не пришли к единому мнению относительно происхождения и сущности наций и национальной идеологии, представляется возможным выделить ряд положений, общих для большинства современных подходов.
Во-первых, появление национальных и близких к ним расовых теорий относится большинством специалистов к Новому времени, когда в ходе модернизации европейских обществ оказались неактуальными прежние способы легитимации политической власти и мобилизации населения. Поставленное под сомнение просветителями и революционерами «божественное право» королей на управление подданными требовало замены рациональной идеологией, которая бы придала законность и авторитет новым политическим институтам и социальной иерархии, обеспечила лояльность населения, мобилизовала его усилия в интересах государства. В борьбе за власть политики и публицисты всё чаще обращались к понятию «нации» - политического организма, наделявшегося общей волей, судьбой, характером[1]. Национализм стал политической идеологией, провозгласившей нацию верховным сувереном, высшей ценностью и основой государственности[2]. Служение нации и воплощавшим её «волю» законам и политическим институтам объявлялось главным императивом любого гражданина, что помогло элитам, даже несмотря на крушение авторитета королевской власти и аристократии, сохранить социальную стабильность. Для широких масс населения национализм принёс новый способ самоидентификации и целый комплекс идеалов и ценностей, столь необходимых в эпоху перемен и крушения традиционного образа жизни.
Во-вторых, признаны несостоятельными и бесперспективными попытки доказать объективность существования наций, будь то в форме врождённых генетических особенностей тела определённых групп людей или менталитета – образа мышления, передающегося из поколения в поколение. Вслед за Б. Андерсоном большинство современных учёных подчёркивает коммуникативную, дискурсивную природу нации[3]. Иными словами, нация – это идея, мысленный конструкт, созданный в ходе социального взаимодействия между индивидуумами и наделённый таким содержанием, которое оказывается наиболее востребовано в текущий момент. Смысловое наполнение понятий нация, раса и производных от них («белая раса», «чёрная раса», «французская нация», «русская нация»), постоянно менялось в зависимости от исторического контекста, а также целей и устремлений тех, кто провозглашал себя создателями «национальной идеи»[4]. Разумеется, так и не был найден ген или устойчивая черта характера, присутствующие только у представителей одной нации и отсутствующие у других.
Парадокс заключается в том, что идеология национализма позиционирует нации в качестве наиболее древней, устойчивой, естественной и объективной формы политической организации людей, хотя, как убедительно доказал Э. Хобсбаум, нет никаких доказательств существования даже понятия «нация» ранее эпохи буржуазных революций XVII-XVIII вв., равно как и самоидентификации людей с подобными группами[5]. Наоборот, в традиционных обществах установление социальных связей проходило по территориальному или религиозному признаку или по принадлежности к социальной группе (флорентийцы и генуэзцы, православные христиане, благородное дворянство и др.). Оставаясь недоказанным, утверждение об объективности существования наций обнаруживает все признаки политической спекуляции.
И наконец, особое внимание сегодня уделяется процессуальной природе идеологии национализма. Общепринятым стал тезис Э .Геллнера, который звучит как «не нации порождают национализм, а национализм – нации»[6]. Он был убедительно доказан М. Грохом, который на историческом материале Центральной Европы продемонстрировал трёхчастную модель конструирования нации. Вопреки обывательскому мнению о том, что «национальная идея» зарождается в глубинах народных масс, исследователь связал её происхождение с целенаправленными усилиями политических и интеллектуальных элит. Конечным итогом их устремлений всегда оставалась та или иная форма власти, достичь которой было удобнее всего через провозглашение самих себя в качестве «национальных лидеров». В промежутке между отправным пунктом любого национального движения и его успешным завершением выделяются три структурные фазы, согласно характеру и роли действующих в них сил. В течение начального периода, который М. Грох назвал фазой А, энергия активистов национального движения была направлена на тщательное исследование, а при необходимости – создание, языковых, культурных, социальных и иногда исторических черт группы, выдвигавшейся на статус нации, и на закрепление этих фактов в сознании соотечественников. Во втором периоде, или в рамках фазы В, появилось новое поколение активистов, которые отныне пытались завоевать как можно больше сторонников для реализации планов по созданию будущей нации, и делали это при помощи патриотической агитации, призванной «разбудить» в них национальное самосознание. Поначалу эти активисты, как правило, не достигали заметных успехов (в первой полуфазе), но позднее (во второй полуфазе) обнаруживали, что аудитория становится все более восприимчивой к их пропаганде. Как только подавляющая часть населения начинала придавать особое значение своей национальной идентичности, формировалось массовое движение, которое М. Грох назвал фазой С. Только на этой, финальной фазе обретала жизнь завершенная социальная структура и движение подразделялось на консервативно-клерикальное, либеральное и демократическое крылья, каждое из которых имело свою собственную программу[7].
Таким образом, специалисты в области национальной проблематики сегодня ушли от попыток рассматривать нации в качестве неких объективных данностей и от бесконечных споров об их «исконных» характеристиках, степени «зрелости», «характере» или исторической «судьбе», и сконцентрировали внимание на процессе создания национальной идеологии, его взаимосвязи с социально-политическими процессами в той или иной стране, содержании ключевых понятий типа «нация» или «раса» и их внедрении в массовое сознание.
В этом отношении британский исторический опыт представляет особый интерес. Уже в XVII в. в ходе «памфлетной войны» эпохи противостояния короля и парламента стало очевидно, что общественно-политическая жизнь Англии приобрела ряд новых черт: ключевые позиции в ней заняли мыслители вроде Дж. Милтона, противопоставившие «волю народа» королевскому «божественному праву», рассуждавшие об интересах страны, затрагивавшие тему патриотизма, религиозной и культурной идентичности англичан[8]. Революционные годы стали эпохой зарождения британского национализма, который объявил высшей ценностью для каждого англичанина благо его страны. Уже в XVIII в. идея служения нации, как и национальной исключительности, стали органичной частью британского политического дискурса.
Вторая половина XVII – XVIII вв. также оказались связана с активной заморской экспансией Англии. Стремление к господству над коренным населением колонизируемых территорий требовало идеологического обоснования. Оно было найдено в расовых теориях, утверждавших «природное» неравенство людей с разным цветом кожи и рядом других физиологических отличий, что становилось доказательством «предрасположенности» одних рас к доминированию, а других к подчинению[9]. По сути, расизм был формой национализма, рассчитанной на применение за морями и на других континентах, где отличить «своего» от «чужого» было проще всего по цвету кожи, форме глаз и другим внешним признакам.
В том же XVIII в. происходила трансформация политической единицы, с которой связывалась национальная идеология, в результате чего идеологи английского национализма столкнулись с целым рядом трудностей. С одной стороны Уния Англии и Шотландии 1707 г. и присоединение к ней в 1801 г. Ирландии создали некоторую путаницу в понятиях между «английским» и «британским». Было очевидно, что взаимно враждебных ирландских католиков и английских протестантов никак нельзя причислить к одной нации, даже несмотря на формальную принадлежность к общему государству. С другой стороны, обретение независимости США усложняло самоидентификацию на культурно-лингвистической основе, ведь после 1783 г. английская история, язык и традиции перестали быть достоянием исключительно англичан, оказавшись частью культуры молодого американского государства.
В конце концов, большая интенсивность литературной, политической и, в целом, интеллектуальной жизни в английской части Соединённого королевства привела к тому, что понятия «английское» и «британское» стали практически синонимами[10]. Такое упрощение оказалось чрезвычайно популярным, сохранившись вплоть до сегодняшнего для как в обывательской среде, так и в научной литературе. Но оно требовало доказательств права англичан и, в частности, английской политической элиты на доминирующую позицию в Соединённом королевстве, да и остальном мире. Обосновать собственную исключительность английским националистам помогла империя.
В XIX в. Британская империя стала вдохновением для творцов национальной идеи. Её блестящие успехи, казалось бы, демонстрировали абсолютное превосходство английского оружия, политических и социальных институтов, технологий, образа жизни и всего, что только можно было вообразить[11]. Позиционирование имперских достижений в качестве доказательства национальной исключительности привело к синтезу национальной и расовой идеологии. К середине XIX в. в общественно-политической жизни Великобритании прочно утвердилось понятие англо-саксонской расы, дополнив синонимический ряд «англичане-британцы». «Настоящий англо-саксонец» обладал всеми чертами строителя империи. Он был сильным, храбрым, атлетически сложенным, самодостаточным, ценящим личную свободу, предприимчивым, целеустремлённым, справедливым, пунктуальным, честным, верным своего слову, миролюбивым, высоконравственным – словом, воплощением всех добродетелей викторианской эпохи[12]. Интересно, что образ представителя англо-саксонской расы включал в себя не столько физиологические признаки (хотя, разумеется, он должен был иметь привычную для Англии внешность), сколько свойства характера. Тем самым расизм адаптировался для английской публики, и каждый подданный королевы мог гордиться принадлежностью к «великой англо-саксонской расе», даже ни разу в жизни не выехав за пределы своего графства.
Черпая силу в идее имперского величия, национализм способствовал дальнейшей экспансии Великобритании, обосновывая необходимость захвата новых и удержания старых территорий теориями «бремени белого человека», «цивилизаторской миссии», «борьбы за жизненное пространство» и другими хорошо известными мифологемами[13]. В знаменитой песне «Правь, Британия», ставшей в XIX в. неофициальным гимном империи, само национальное существование связывалось с мощью имперского флота и доминированием на морях:
«Rule, Britannia! Rule the waves:
Britons never shall be slaves»[14].
В 1870-х гг. для обозначения чувств преданности империи и нации даже появился новый термин «британскость» («britishness»). Помимо вышеуказанных черт характера каждого человека, он включал в себя и политическую составляющую, подразумевая протестантское вероисповедание, приверженность конституционной монархии, верность идеалам парламентаризма, либерализма, демократии и рыночной экономики, а иногда и просто нетерпимость к ирландцам, французам, немцам и другим «небританцам»[15]. Таким образом, национализм и империализм питали и поддерживали друг друга в круговороте общественно-политической жизни Великобритании XIX в.
Несмотря на весь мобилизующий потенциал этого симбиоза, он таил в себе и огромную разрушительную силу. Постулируя всё больше различий между обладающими «британскостью» англо-саксонцами и всеми остальными жителями империи, он заставлял последних активнее развивать собственный национализм. И это касалось не только, так называемых, «цветных» колоний в Африке и Азии, но и «белых» владений вроде Ирландии, Канады или ЮАС. Следуя классической схеме, колониальный национализм проходил путь от хобби интеллигентов-одиночек до массового политического движения, и, рано или поздно, «дозревал» до требования национального суверенитета – создания собственного независимого государства. Неудача замыслов интеграции метрополии и «белых» доминионов в рамках проекта имперской федерации конца XIX – начала XX вв.[16] продемонстрировала неспособность британских правящих кругов реформировать национальную идеологию в соответствие с требованиями времени. Жители Канады, Австралии, Новой Зеландии были готовы разделить с англичанами «имперское бремя», но так и не получили реальной возможности это сделать.
Вместе с тем, сил совсем небольшой метрополии-Англии и «титульной» нации англо-саксонцев раз за разом оказывалось недостаточно, чтобы удерживать в подчинении огромные заморские владения. В ситуации абсолютного численного превосходства «небританцев», главным методом урегулирования противоречий этнического и национального характера стали постепенные уступки колониальным элитам, объём которых увеличивался прямо пропорционально росту популярности национальных идеологий на местах. Силовые меры могли лишь отсрочить, но не предотвратить выход из империи территорий, для которых она так и не стала или перестала быть «своим» государством. В 1921 г. Ирландия добилась статуса самоуправляющегося доминиона. В 1931 г., согласно Вестминстерскому статуту, доминионы империи (Канада, Австралия, Ирландия, Южно-Африканский союз, Новая Зеландия и Ньюфаундленд) достигли полной независимости, а в 1947 г. обрела государственный суверенитет Индия – «жемчужина Британской империи». Таким образом, распад Британской империи стал примером, в том числе, и негативного влияния национальной идеологии на единство государства, процветание которого позиционировалось её главной целью.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Подобно национализму, расизм также нёс функции легитимации социально-политических институтов, поддержания общественной иерархии и мобилизации населения, но был рассчитан, больше, на применение в колониях, нежели в метрополиях.
[2] Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М., 2007. С. 13-20.
[3] См. Малахов В.С. Национализм как политическая идеология. М., 2005. С. 103-121.
[4] Именно поэтому оказались тщетными все попытки создать окончательную классификацию существующих на Земле наций или рас.
[5] См. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780. Глава 1 [URL:] http://www.bookssite.ru/scr/read_130537_18.html
[6] Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 128.
[7] Хрох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе // Нации и национализм. М., 2002. С. 125.
[8] См. подробнее Early Modern Nationalism and Milton's England / Ed. by D. Loewenstein. P. Stevens. London, 2008.
[9] Birdsell J.B. Human Evolution: An Introduction to the New Physical Anthropology. Chicago, 1975. P. 536-553; Todorov T. On Human Diversity: Nationalism, Racism and Exoticism in French Thought. Cambridge, Mass., 1993. P. 91-94.
[10]Colley L. Britons: forging the nation, 1707-1837. London, 2003. P. 11-18.
[11] Британская империя; становление, эволюция, распад / под ред. В.В. Высоковой. Екатеринбург, 2010. С. 127-142.
[12] McMahon R. The races of Europe an Anthropological study. Anthropological Race Classification of Europeans 1839-1939. Florence, 2007. P. 223.
[13] Британская империя; становление, эволюция, распад. С. 128-135.
[14] Rule Britannia [URL:] http://www.britannia.com/rulebrit.html
[15] Herb G.H., Kaplan D.H. Nations and Nationalism: A Global Historical Overview. Santa Barbara, California. P. 167.
[16] См. подробнее Грудзинский В.В. На повороте судьбы: Великая Британия и имперский федерализм (последняя треть XIX - первая четверть XX вв.). Челябинск, 1996.
Выходные данные Нохрин И.М. Понятия раса и нация в общественно-политической жизни Британской империи // Челябинский гуманитарий. 2013, № 4. C. 103-108.
Во-первых, появление национальных и близких к ним расовых теорий относится большинством специалистов к Новому времени, когда в ходе модернизации европейских обществ оказались неактуальными прежние способы легитимации политической власти и мобилизации населения. Поставленное под сомнение просветителями и революционерами «божественное право» королей на управление подданными требовало замены рациональной идеологией, которая бы придала законность и авторитет новым политическим институтам и социальной иерархии, обеспечила лояльность населения, мобилизовала его усилия в интересах государства. В борьбе за власть политики и публицисты всё чаще обращались к понятию «нации» - политического организма, наделявшегося общей волей, судьбой, характером[1]. Национализм стал политической идеологией, провозгласившей нацию верховным сувереном, высшей ценностью и основой государственности[2]. Служение нации и воплощавшим её «волю» законам и политическим институтам объявлялось главным императивом любого гражданина, что помогло элитам, даже несмотря на крушение авторитета королевской власти и аристократии, сохранить социальную стабильность. Для широких масс населения национализм принёс новый способ самоидентификации и целый комплекс идеалов и ценностей, столь необходимых в эпоху перемен и крушения традиционного образа жизни.
Во-вторых, признаны несостоятельными и бесперспективными попытки доказать объективность существования наций, будь то в форме врождённых генетических особенностей тела определённых групп людей или менталитета – образа мышления, передающегося из поколения в поколение. Вслед за Б. Андерсоном большинство современных учёных подчёркивает коммуникативную, дискурсивную природу нации[3]. Иными словами, нация – это идея, мысленный конструкт, созданный в ходе социального взаимодействия между индивидуумами и наделённый таким содержанием, которое оказывается наиболее востребовано в текущий момент. Смысловое наполнение понятий нация, раса и производных от них («белая раса», «чёрная раса», «французская нация», «русская нация»), постоянно менялось в зависимости от исторического контекста, а также целей и устремлений тех, кто провозглашал себя создателями «национальной идеи»[4]. Разумеется, так и не был найден ген или устойчивая черта характера, присутствующие только у представителей одной нации и отсутствующие у других.
Парадокс заключается в том, что идеология национализма позиционирует нации в качестве наиболее древней, устойчивой, естественной и объективной формы политической организации людей, хотя, как убедительно доказал Э. Хобсбаум, нет никаких доказательств существования даже понятия «нация» ранее эпохи буржуазных революций XVII-XVIII вв., равно как и самоидентификации людей с подобными группами[5]. Наоборот, в традиционных обществах установление социальных связей проходило по территориальному или религиозному признаку или по принадлежности к социальной группе (флорентийцы и генуэзцы, православные христиане, благородное дворянство и др.). Оставаясь недоказанным, утверждение об объективности существования наций обнаруживает все признаки политической спекуляции.
И наконец, особое внимание сегодня уделяется процессуальной природе идеологии национализма. Общепринятым стал тезис Э .Геллнера, который звучит как «не нации порождают национализм, а национализм – нации»[6]. Он был убедительно доказан М. Грохом, который на историческом материале Центральной Европы продемонстрировал трёхчастную модель конструирования нации. Вопреки обывательскому мнению о том, что «национальная идея» зарождается в глубинах народных масс, исследователь связал её происхождение с целенаправленными усилиями политических и интеллектуальных элит. Конечным итогом их устремлений всегда оставалась та или иная форма власти, достичь которой было удобнее всего через провозглашение самих себя в качестве «национальных лидеров». В промежутке между отправным пунктом любого национального движения и его успешным завершением выделяются три структурные фазы, согласно характеру и роли действующих в них сил. В течение начального периода, который М. Грох назвал фазой А, энергия активистов национального движения была направлена на тщательное исследование, а при необходимости – создание, языковых, культурных, социальных и иногда исторических черт группы, выдвигавшейся на статус нации, и на закрепление этих фактов в сознании соотечественников. Во втором периоде, или в рамках фазы В, появилось новое поколение активистов, которые отныне пытались завоевать как можно больше сторонников для реализации планов по созданию будущей нации, и делали это при помощи патриотической агитации, призванной «разбудить» в них национальное самосознание. Поначалу эти активисты, как правило, не достигали заметных успехов (в первой полуфазе), но позднее (во второй полуфазе) обнаруживали, что аудитория становится все более восприимчивой к их пропаганде. Как только подавляющая часть населения начинала придавать особое значение своей национальной идентичности, формировалось массовое движение, которое М. Грох назвал фазой С. Только на этой, финальной фазе обретала жизнь завершенная социальная структура и движение подразделялось на консервативно-клерикальное, либеральное и демократическое крылья, каждое из которых имело свою собственную программу[7].
Таким образом, специалисты в области национальной проблематики сегодня ушли от попыток рассматривать нации в качестве неких объективных данностей и от бесконечных споров об их «исконных» характеристиках, степени «зрелости», «характере» или исторической «судьбе», и сконцентрировали внимание на процессе создания национальной идеологии, его взаимосвязи с социально-политическими процессами в той или иной стране, содержании ключевых понятий типа «нация» или «раса» и их внедрении в массовое сознание.
В этом отношении британский исторический опыт представляет особый интерес. Уже в XVII в. в ходе «памфлетной войны» эпохи противостояния короля и парламента стало очевидно, что общественно-политическая жизнь Англии приобрела ряд новых черт: ключевые позиции в ней заняли мыслители вроде Дж. Милтона, противопоставившие «волю народа» королевскому «божественному праву», рассуждавшие об интересах страны, затрагивавшие тему патриотизма, религиозной и культурной идентичности англичан[8]. Революционные годы стали эпохой зарождения британского национализма, который объявил высшей ценностью для каждого англичанина благо его страны. Уже в XVIII в. идея служения нации, как и национальной исключительности, стали органичной частью британского политического дискурса.
Вторая половина XVII – XVIII вв. также оказались связана с активной заморской экспансией Англии. Стремление к господству над коренным населением колонизируемых территорий требовало идеологического обоснования. Оно было найдено в расовых теориях, утверждавших «природное» неравенство людей с разным цветом кожи и рядом других физиологических отличий, что становилось доказательством «предрасположенности» одних рас к доминированию, а других к подчинению[9]. По сути, расизм был формой национализма, рассчитанной на применение за морями и на других континентах, где отличить «своего» от «чужого» было проще всего по цвету кожи, форме глаз и другим внешним признакам.
В том же XVIII в. происходила трансформация политической единицы, с которой связывалась национальная идеология, в результате чего идеологи английского национализма столкнулись с целым рядом трудностей. С одной стороны Уния Англии и Шотландии 1707 г. и присоединение к ней в 1801 г. Ирландии создали некоторую путаницу в понятиях между «английским» и «британским». Было очевидно, что взаимно враждебных ирландских католиков и английских протестантов никак нельзя причислить к одной нации, даже несмотря на формальную принадлежность к общему государству. С другой стороны, обретение независимости США усложняло самоидентификацию на культурно-лингвистической основе, ведь после 1783 г. английская история, язык и традиции перестали быть достоянием исключительно англичан, оказавшись частью культуры молодого американского государства.
В конце концов, большая интенсивность литературной, политической и, в целом, интеллектуальной жизни в английской части Соединённого королевства привела к тому, что понятия «английское» и «британское» стали практически синонимами[10]. Такое упрощение оказалось чрезвычайно популярным, сохранившись вплоть до сегодняшнего для как в обывательской среде, так и в научной литературе. Но оно требовало доказательств права англичан и, в частности, английской политической элиты на доминирующую позицию в Соединённом королевстве, да и остальном мире. Обосновать собственную исключительность английским националистам помогла империя.
В XIX в. Британская империя стала вдохновением для творцов национальной идеи. Её блестящие успехи, казалось бы, демонстрировали абсолютное превосходство английского оружия, политических и социальных институтов, технологий, образа жизни и всего, что только можно было вообразить[11]. Позиционирование имперских достижений в качестве доказательства национальной исключительности привело к синтезу национальной и расовой идеологии. К середине XIX в. в общественно-политической жизни Великобритании прочно утвердилось понятие англо-саксонской расы, дополнив синонимический ряд «англичане-британцы». «Настоящий англо-саксонец» обладал всеми чертами строителя империи. Он был сильным, храбрым, атлетически сложенным, самодостаточным, ценящим личную свободу, предприимчивым, целеустремлённым, справедливым, пунктуальным, честным, верным своего слову, миролюбивым, высоконравственным – словом, воплощением всех добродетелей викторианской эпохи[12]. Интересно, что образ представителя англо-саксонской расы включал в себя не столько физиологические признаки (хотя, разумеется, он должен был иметь привычную для Англии внешность), сколько свойства характера. Тем самым расизм адаптировался для английской публики, и каждый подданный королевы мог гордиться принадлежностью к «великой англо-саксонской расе», даже ни разу в жизни не выехав за пределы своего графства.
Черпая силу в идее имперского величия, национализм способствовал дальнейшей экспансии Великобритании, обосновывая необходимость захвата новых и удержания старых территорий теориями «бремени белого человека», «цивилизаторской миссии», «борьбы за жизненное пространство» и другими хорошо известными мифологемами[13]. В знаменитой песне «Правь, Британия», ставшей в XIX в. неофициальным гимном империи, само национальное существование связывалось с мощью имперского флота и доминированием на морях:
«Rule, Britannia! Rule the waves:
Britons never shall be slaves»[14].
В 1870-х гг. для обозначения чувств преданности империи и нации даже появился новый термин «британскость» («britishness»). Помимо вышеуказанных черт характера каждого человека, он включал в себя и политическую составляющую, подразумевая протестантское вероисповедание, приверженность конституционной монархии, верность идеалам парламентаризма, либерализма, демократии и рыночной экономики, а иногда и просто нетерпимость к ирландцам, французам, немцам и другим «небританцам»[15]. Таким образом, национализм и империализм питали и поддерживали друг друга в круговороте общественно-политической жизни Великобритании XIX в.
Несмотря на весь мобилизующий потенциал этого симбиоза, он таил в себе и огромную разрушительную силу. Постулируя всё больше различий между обладающими «британскостью» англо-саксонцами и всеми остальными жителями империи, он заставлял последних активнее развивать собственный национализм. И это касалось не только, так называемых, «цветных» колоний в Африке и Азии, но и «белых» владений вроде Ирландии, Канады или ЮАС. Следуя классической схеме, колониальный национализм проходил путь от хобби интеллигентов-одиночек до массового политического движения, и, рано или поздно, «дозревал» до требования национального суверенитета – создания собственного независимого государства. Неудача замыслов интеграции метрополии и «белых» доминионов в рамках проекта имперской федерации конца XIX – начала XX вв.[16] продемонстрировала неспособность британских правящих кругов реформировать национальную идеологию в соответствие с требованиями времени. Жители Канады, Австралии, Новой Зеландии были готовы разделить с англичанами «имперское бремя», но так и не получили реальной возможности это сделать.
Вместе с тем, сил совсем небольшой метрополии-Англии и «титульной» нации англо-саксонцев раз за разом оказывалось недостаточно, чтобы удерживать в подчинении огромные заморские владения. В ситуации абсолютного численного превосходства «небританцев», главным методом урегулирования противоречий этнического и национального характера стали постепенные уступки колониальным элитам, объём которых увеличивался прямо пропорционально росту популярности национальных идеологий на местах. Силовые меры могли лишь отсрочить, но не предотвратить выход из империи территорий, для которых она так и не стала или перестала быть «своим» государством. В 1921 г. Ирландия добилась статуса самоуправляющегося доминиона. В 1931 г., согласно Вестминстерскому статуту, доминионы империи (Канада, Австралия, Ирландия, Южно-Африканский союз, Новая Зеландия и Ньюфаундленд) достигли полной независимости, а в 1947 г. обрела государственный суверенитет Индия – «жемчужина Британской империи». Таким образом, распад Британской империи стал примером, в том числе, и негативного влияния национальной идеологии на единство государства, процветание которого позиционировалось её главной целью.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Подобно национализму, расизм также нёс функции легитимации социально-политических институтов, поддержания общественной иерархии и мобилизации населения, но был рассчитан, больше, на применение в колониях, нежели в метрополиях.
[2] Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М., 2007. С. 13-20.
[3] См. Малахов В.С. Национализм как политическая идеология. М., 2005. С. 103-121.
[4] Именно поэтому оказались тщетными все попытки создать окончательную классификацию существующих на Земле наций или рас.
[5] См. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780. Глава 1 [URL:] http://www.bookssite.ru/scr/read_130537_18.html
[6] Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 128.
[7] Хрох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе // Нации и национализм. М., 2002. С. 125.
[8] См. подробнее Early Modern Nationalism and Milton's England / Ed. by D. Loewenstein. P. Stevens. London, 2008.
[9] Birdsell J.B. Human Evolution: An Introduction to the New Physical Anthropology. Chicago, 1975. P. 536-553; Todorov T. On Human Diversity: Nationalism, Racism and Exoticism in French Thought. Cambridge, Mass., 1993. P. 91-94.
[10]Colley L. Britons: forging the nation, 1707-1837. London, 2003. P. 11-18.
[11] Британская империя; становление, эволюция, распад / под ред. В.В. Высоковой. Екатеринбург, 2010. С. 127-142.
[12] McMahon R. The races of Europe an Anthropological study. Anthropological Race Classification of Europeans 1839-1939. Florence, 2007. P. 223.
[13] Британская империя; становление, эволюция, распад. С. 128-135.
[14] Rule Britannia [URL:] http://www.britannia.com/rulebrit.html
[15] Herb G.H., Kaplan D.H. Nations and Nationalism: A Global Historical Overview. Santa Barbara, California. P. 167.
[16] См. подробнее Грудзинский В.В. На повороте судьбы: Великая Британия и имперский федерализм (последняя треть XIX - первая четверть XX вв.). Челябинск, 1996.
Выходные данные Нохрин И.М. Понятия раса и нация в общественно-политической жизни Британской империи // Челябинский гуманитарий. 2013, № 4. C. 103-108.
Комментариев нет:
Отправить комментарий