КАК И ЗАЧЕМ НАДО ИЗУЧАТЬ НАЦИОНАЛИЗМ
Когда-то в советское время национализм трактовался как идеология национального превосходства и национальной исключительности и безоговорочно отвергался, как несоответствующий коммунистическим идеалам. До сих пор немало российских интеллектуалов рассматривают его исключительно в негативном свете. Между тем они бы бесконечно удивились, узнав, что, в отличие от СССР, в Индии людей преследуют не за национализм, а за отсутствие такового. Это объясняется тем, что благодаря многолетней деятельности Индийского национального конгресса национализм там воспринимается как идеология, сплачивающая нацию, а последняя понимается как единство всех граждан независимо от языковой, кастовой или культурной принадлежности. Зато основанный на религии "коммунализм" раскалывает нацию, и поэтому в годы правления Индийского национального конгресса власти с ним борются. В Западной Европе национализм также был той идеологией сплочения, которая способствовала становлению национальных государств.
Действительно, национализм возник в ходе борьбы третьего сословия против монархического правления за общенародное представительство. На его знамени было начертаны великие слова: "Свобода, равенство, братство". Это означало отмену сословного строя и превращение всего народа государства в нацию, или субъект политического развития. В этом качестве национализм возглавил крупные социальные революции и по сути положил начало новой эре, связанной с кардинальным изменением общественного строя и обеспечением всем гражданам социального равенства.
В России ситуация складывалась по-иному. Здесь национализм возник в последние десятилетия существования Российской империи как ответ этнических и религиозных меньшинств на систематическую дискриминацию, осуществлявшуюся властями. Такой этнический национализм был в своей основе направлен против монархического режима и в этом качестве воспринимался большевиками как союзник. Однако медовый месяц длился недолго, ибо вскоре стало ясно, что поддержанный большевиками этнический национализм способен в той же мере быть бескомпромиссным противником советской империи, в какой он подтачивал устои царской. С тех пор в СССР и началась бесконечная борьба с национализмом, приводившая к массовым репрессиям и колоссальным человеческим жертвам, но неспособная с ним покончить. Советская идеология проводила различия между "хорошим" патриотизмом и "плохим" национализмом, и такое дифференцированное к ним отношение до сих пор сохраняет популярность. Однако подобное понимание этих терминов неадекватно отражает ситуацию, ибо, если при тоталитарном режиме общество отождествлялось с государством, то в условиях демократии они оказываются различными категориями. Поэтому в развитых демократиях, как правило, наряду с государством и в значительной мере независимо от него, функционируют институты гражданского общества. В этом смысле национализм - категория прежде всего гражданского общества, хотя государство иной раз активно использует его в своих интересах.
Вместе с тем, имея дело с обществом, национализм не ограничивается политической сферой. Победивший национализм вскоре обнаруживал, что завоевание политической власти еще не решало всех проблем. Ведь, как верно замечал Э. Геллнер, сплочение нации требовало введения общего культурного кода, которое в немалой степени обеспечивалось выработкой единого литературного языка. Поэтому становление классических наций происходило в условиях определенной языковой и культурной унификации. Это вело к маргинализации локальных идентичностей, оттеснявшихся на периферию идеей единой национальной принадлежности. В Западной Европе болезненность этого процесса несколько смягчалась теми социальными выгодами, которые давала демократия. Иная ситуация наблюдалась в Восточной Европе, где социальное равенство отсутствовало и этнокультурная принадлежность сплошь и рядом совпадала с сословно-классовой. Здесь борьба с монархией не могла сплотить общество, разделенное сословно-классовы-ми перегородками. Поэтому такая борьба велась отдельными этнокультурными группами сепаратно, и своей задачей они ставили не освобождение всего общества, а достижение своих собственных целей, будь то смягчение или полная отмена социального гнета, получение социальных привилегий или достижение политической автономии, принимавшей в этом случае этнический облик.
Следовательно, ошибочно видеть в национализме некое однородное явление. В разных социально-политических контекстах он выглядит по-разному в зависимости от характера своих носителей, их целей и приемов борьбы. Вот почему в различных дискурсах национальное часто понимается либо как "государственное", либо как "этническое". Например, некоторые авторы делят национализм на "западный" и "восточный", ограничивая первый Западной Европой, а второй приписывая остальному миру. По этой схеме первый тип ("рациональный", "либеральный") в силу своей высокой культурной оснащенности был готов к успешной модернизации, тогда как второй ("иррациональный", "нелиберальный"), чтобы иметь успех, должен был преодолеть недостатки своей традиционной культуры и приспособиться к "космополитическим стандартам", но отказывался делать то, что он воспринимал как "имитацию". Отсюда особая агрессивность, жесткость и авторитарный облик второго типа.
Некоторые авторы, сохраняя это двоичное деление, противопоставляют "гражданско-территориальный" ("гражданский") национализм "этногенеа-логическому" ("культурному"); другие предлагают троичное деление, разделяя второй вид на "национально-культурный" и "этногенеалогический". Возможен и иной подход, подразделяющий национализм на "гегемонистский" и "периферийный" с учетом того, что каждый из них представлен как радикальными, так и более мягкими формами.
Наиболее детальную разработку такой подход получил у П. Олтера, выделившего два главных типа национализма: 1) тип рисорджименто и 2) интегральный национализм. Первый тип связан с освободительным движением либо против прежней абсолютистской власти, не соответствовавшей новым политическим и экономическим реалиям (в Западной Европе), либо против правящей денационализированной элиты (в Центральной и Восточной Европе). Это - либеральный национализм, связанный с формированием наций и национальных государств и направленный против всех форм угнетения. Олтер делит его на такие подтипы, как политический, экономический и культурный, в зависимости от того, какие проблемы стоят в центре борьбы. В свою очередь, внутри культурного национализма иногда можно выделить лингвистический и религиозный подтипы. Если тип рисорджименто направлен на создание национального государства из автономных прежде компонентов, его можно отнести к объединительному национализму (Италия, Германия), а если - на формирование отдельных государств на развалинах прежней империи, то это будет национализм сецессионного типа (греки, чехи, финны, ирландцы).
К типу рисорджименто близок восточный национализм, который Олтер называет реформистским. Это движение было характерно для некоторых азиатских стран второй половины XIX в., обнаруживавших свое экономическое и военное отставание от государств Запада. Для преодоления этого там началось движение за реформы и создание современного национального государства, для чего пришлось позаимствовать у Запада националистическую идеологию (примеры - Япония, Османская империя, Китай, Египет).
Прямо противоположен рисорджименто по духу интегральный национализм, отличающийся радикализмом, экстремизмом, воинственностью, экспансионизмом, реакционностью. Это - ультраправое движение, основоположником которого был Шарль Моррас (он-то и дал ему название). Моррас видел в этом национализме разновидность религии и призывал к мистическому культу земли и умерших, что будто бы накладывало особые обязательства на живых. Интегральный национализм стремился полностью подчинить волю индивида одной идее - идее нации. Если национализм типа рисорджименто основывался на равенстве всех этнических групп и подчеркивал примат прав личности, то интегральный национализм превращал данную нацию в Абсолют и требовал либо насильственной ассимиляции, либо этнических чисток. Интегральные националисты исходили из идей социального дарвинизма и опирались на понятие борьбы за существование, будто бы определявшей взаимоотношения между отдельными нациями. Именно этими идеями питались фашизм в Италии и национал-социализм в Германии. Совершенно очевидно, что интегральный национализм был характерен для стран с "отложенной модернизацией", с тревогой и завистью смотревших на своих более продвинутых соседей.
Все такие схемы были хороши, пока они не касались отдельных примеров. Но как только их авторы пытались наполнить их конкретными материалами, возникали проблемы. Так, первые исследователи национализма обычно противопоставляли французский (гражданский) тип германскому (этническому). Но уже у Дж. Пламенца оба эти примера попадали в категорию западного ("либерального") национализма. В то же время П. Олтер, с одной стороны, причислял к этой категории некоторые восточноевропейские страны, но зато обнаруживал интегральный ("нелиберальный") национализм даже во Франции. Действительно, перерождение французского национализма произошло в 1890-х годах, когда М. Баррес полностью лишил его былого либерального содержания.
Следовательно, дело было не в "национальной традиции", а в тех конкретных социальных силах, которые в разные эпохи стояли за той или иной формой национализма. Поэтому в одном и том же обществе можно встретить разные формы национализма - одну как доминирующую традицию, другую как маргинальную, оспаривающую позицию первой.
Иными словами, национализмы оказались настолько разными, что Дж. Холл пришел к выводу о невозможности сформулировать какую-либо единую универсальную теорию национализма10. При этом речь должна идти не только о разных моделях национализма в разных регионах мира или о разных этнических национализмах, но и о вариативности в рамках, казалось бы, единой традиции. Например, уже не раз поднимался вопрос о разнообразии внутри русского (российского) национализма. Короче говоря, бедой любой классификации национализма является ее статичность, не позволяющая видеть реальную историческую динамику процесса.
Особую форму национализм может принимать в многоэтничных государствах, где различные этнические группы выбирают свои собственные приоритеты. Классическим примером является Великобритания, где валлийцы более всего озабочены языковой проблемой, тогда как для шотландцев политический суверенитет оказывается много важнее. Поэтому упрощенное деление национализма на гражданский и этнический требует корректировки, учитывающей приоритетные цели и лозунги национализма. Неслучайно Дж. Холл выделяет такие "классические типы", как национализм западных прединдустриальных ("асоциальных") обществ, националистическую реакцию на наполеоновские завоевания ("национализм сверху"), оппортунистический национализм в Южной Америке, национализм рисорджименто в Европе XIX в. и, наконец, интегральный национализм, ставший реакцией на Версальский мир, а также новые разновидности - экономическую, посткоммунистическую и постколониальную. В свою очередь, исходя из целей националистических движений, Л.М. Дробижева делит национализм на "классический", паритетный, экономический и оборонительный.
Э. Геллнер считал, что, политизируясь, "этничность" порождает "национализм". Этническая группа в этом случае оказывается равнозначной нации, что становится возможным в результате широкого доступа общества всеобщей грамотности к Высокой культуре. Геллнер утверждал, что современная Высокая культура не космополитична, а "этнографична" (через язык и пр.), т.е. этнически окрашена. Если принять эту точку зрения, то любой национализм, опираясь на культурный компонент, оказывается неразрывно связанным с этничностью, а потому разделение на гражданский и этнический национализм как будто бы утрачивает смысл, что и зафиксировал Р. Брубейкер.
Поэтому Дж. Хатчинсон делал акцент на том, что нация - это не только политический, но и культурный проект. В то же время он призывал отличать культурный компонент национализма от экономического, политического и пр., ибо в ряде случаев именно борьба за модернизацию на основе местной, а не привнесенной, культурной традиции (в широком смысле, включая язык и религию) поглощает все внимание националистов. М. Грох шел еще дальше и использовал понятие культурного проекта для анализа динамики националистического движения. Он выделял три фазы: этап научного интереса, связанный с углубленным изучением языка, культуры и истории этнической группы, созданием словарей и литературного языка, написанием исторических произведений и учебников истории; этап патриотической агитации; этап массового национального движения. Учитывая эту динамику, некоторые авторы показывают, что, начавшись как культурное движение, национализм способен позднее превратиться в движение политическое. При этом, если он встречает резкое неприятие со стороны властей, то нередко происходит его радикализация.
Эта схема исходила из того, что становление нации начинается с осознания своего культурного единства. Действительно, возвращаясь к идеям Геллнера, следует согласиться с тем, что нация невозможна без определенного единства культуры. Однако сегодня мы не можем обойти вопрос о том, насколько культура связана именно с этничностью (или с этносом, в понятиях советской теории этноса). Поэтому для нас важно выяснить, как в разных регионах мира нация соотносится с этничностью, чем отличается национализм от этнонационализма, что заставляет национализм развиваться по той или иной траектории. Кроме того, мы уже знаем, что, говоря о национализме, следует всегда иметь в виду его многообразие, где этнонационализм является лишь одной из возможных форм. Поэтому, если мы имеем дело с этнонационализмом, надо попытаться понять, почему в данном случае национализм принял именно такую, а не иную форму.
Все это требует детального анализа того, на какие факторы в каждом конкретном случае опирается этничность. Ведь этническая принадлежность может в конкретных контекстах выглядеть весьма по-разному: иногда она апеллирует к языку (наиболее частый случай), иногда - к религии (сербы, хорваты, боснийцы), иногда - к расе (афроамериканцы), иногда - к хозяйственной системе и образу жизни (земледельцы-фур и скотоводы-багга-ра в Западном Судане), иногда к местным особенностям социальной структуры (племена в Иордании). Даже среди народов СССР в этом отношении наблюдалась определенная вариативность: если, например, для грузин именно язык служил главным маркером этнической идентичности, то у карел, вепсов и удмуртов его символическая роль была много ниже. А кряшены, аджарцы и хемшилы и вовсе выделяли себя прежде всего по религиозной принадлежности.
Важно также фиксировать, в каком соотношении факторы этничности находятся друг с другом (ведь, как известно, чем больше опор у этничности, тем она крепче). Мало того, иной раз этничность с течением времени переосмысливается, и то, что выглядело как "единство по крови", начинает рассматриваться как культурно-языковая общность (о примере басков см. ниже статью А. Кожановского). Иногда отмечается движение в прямо противоположном направлении, и былая культурная общность наделяется биологической сущностью, что приводит к культурному расизму. Поэтому имеет смысл рассматривать нацию (а также и этнонацию) как "семантико-метафорическую категорию", и это заставляет нас уделять особое внимание тому, какой именно смысл вкладывается в этот символ в каждой конкретной ситуации.
Также следует иметь в виду тот факт, что традиционная культура, к которой сплошь и рядом взывают националисты, в модернизированном обществе уже давно не реальность, а образ, но люди, объединяющиеся вокруг этого образа, являются живой реальностью. Они не только по-своему создают и интерпретируют этот образ, но и опираются на него в своих эмоциях и своем поведении. Этот образ может служить лозунгом или лечь в основу идеологии широкого общественного движения. Следовательно, изучая этничность, мы должны обращаться не к культуре, а к образу культуры, т.е. уделять внимание прежде всего тому, как именно люди представляют себе свою собственную культуру, на чем они делают акцент, что вкладывают в понятие культурного ядра и культурных ценностей и что при этом игнорируют, как интерпретируют то, что они считают неотъемлемой частью своей этнической культуры. С этой точки зрения, между реальной наблюдаемой культурой и тем образом культуры, который имеет огромное этносимволическое значение, существует определенный зазор. Лелея образ единой этнической культуры, в своей обыденной жизни люди могут успешно пользоваться достижениями самых разных культур: одни действительно связаны с их этнической культурой, другие служат общенациональным достоянием данного государства, третьи являются заимствованиями из иных культурных традиций. Поэтому реальная культура повседневности по сути своей гибридна. Но это отнюдь не мешает людям создавать идеальный образ исконной "чистой" культуры и использовать его как основу своей этнической идентичности.
Все это ставит важный вопрос о том, имеет ли этничность примордиальный, множественный, ситуационный или символический характер, в каком соотношении она находится с политическими, социальными, экономическими, культурными факторами? Почему в данном конкретном случае именно этничность служит определяющим фактором раскола в обществе? В этой связи интересно отметить, что неодинаковое конструирование и восприятие этничности соседними народами вызывает взаимонепонимание и может создавать напряженность во взаимоотношениях. Это, например, происходит между азербайджанцами с типичной для них региональной идентичностью и армянами, делающими упор на языковую идентичность.
Мировой опыт показывает, что общество отнюдь не обречено на расколы по этнической линии якобы в силу автоматического действия универсального этнокультурного фактора. Напротив, речь нередко идет о политике классификации (М. Фуко, П. Бурдье), принятой тем или иным государством. Классификация, основанная на расовом признаке (США), ведет к расовому расколу. Если же она зиждется на религиозном признаке (всеобщая перепись в Британской Индии или уния в Ирландии), то раскол принимает религиозную форму. Если главным критерием учета населения является родной язык (англофоны и франкофоны в Канаде), то межобщинные взаимоотношения окрашиваются фактором языковой лояльности, а если в основу кладется этничность (СССР, Россия), раскол неизбежно становится этническим. Иногда этническое совмещается с конфессиональным (бывшая СФРЮ, Кипр, Ближний Восток), и конфликт может принять особенно острую этноконфессиональную форму. Наконец, если страна состоит из политически оформленных регионов (Испания, Италия, Франция), то возможен регионализм, оттесняющий или вовсе подавляющий этничность. В Швейцарии наблюдается кантональная идентичность, успешно конкурирующая с языковой.
Иными словами, именно политика задает рамки и границы общественной категоризации. Однако само по себе языковое, религиозное, расовое или культурное разнообразие отнюдь не ведет к неизбежному конфликту, ярким примером чего является Швейцария с ее четырьмя языковыми группами или Бразилия с ее сложным расовым составом. Конфликты возникают тогда, когда такая категоризация оформляет и узаконивает то или иное правовое неравенство. Оно-то и становится причиной напряженных межгрупповых взаимоотношений, иной раз принимающих форму национализма. Например, проблема турок в Германии определяется вовсе не тем, что турки якобы неспособны интегрироваться в местное общество (потомки иммигрантов во втором-третьем поколении блестяще показывают, что это не так), а в сохранении прямой или косвенной дискриминации. Мнение о якобы патологической неспособности мигрантов к интеграции является сегодня важнейшей идеологемой "культурного расизма", которая, к сожалению, разделяется и некоторыми учеными.
Очевидно, следует отличать национализирующиеся (те, где политический процесс идет под лозунгом формирования нации) государства от национальных (тех, где символом единства служит нация). Соответственно следует учитывать эволюцию содержания понятия "нация" - от элиты в первом случае (например, знать в дореволюционной Франции и шляхта в Польше XVIII в.) до общности полноправных граждан во втором. Именно в первом случае на передний план выходит деятельность "национальных (этнических) предпринимателей", тогда как во втором она гасится активностью гражданского общества. Путь первых к демократии таит в себе много опасностей, и некоторые аналитики предлагают даже ограничивать в таких государствах свободу прессы, чтобы избежать разрушительного влияния мифотворчества. Вместе с тем столь же справедливы утверждения тех, кто полагает, что "национальная идея" начинает политически работать только тогда, когда она получает отзвук в широких массах местного населения. Ведь хорошо известны случаи, когда энергичные призывы идеологов оставались неуслышанными. Следовательно, в каждом конкретном случае важно обращать внимание на то, к каким именно социальным слоям апеллировала национальная идея и в какой мере она воспринималась массами. Любопытно, что в классической форме она опиралась на образ крестьянства, хотя и была обращена прежде всего к городскому населению, третьему сословию. Но сегодня нам важно понять, что происходит в наше время, когда в ведущих странах мира крестьянство как социальная категория практически почти полностью исчезло.
Как в конкретных условиях сочетались (во времени и в пространстве дискурса) разные виды национализма - политический, экономический, культурный? Что дало толчок национализму: модернизация или "догоняющая модернизация", идея политического суверенитета, введение печатного станка, появление единого информационного поля и всеобщая грамотность, деколонизация или проблема внутреннего колониализма? Каким было соотношение эндогенных и экзогенных факторов в развитии национализма; иными словами, с чем связаны те "часовые пояса", о которых писал Геллнер?
Если, в чем согласны многие аналитики, национализм оперирует в своей риторике не реалиями, а образами, то нам должно быть интересно, что представляют собой эти образы, как и из какого сырья они конструируются. В частности, мы должны ответить на вопрос, поставленный Э. Смитом: играют ли какую-либо роль в социальной мобилизации этнические корни или символы и, если да, то какую именно и почему? Здесь мы вступаем в область символической антропологии, изучающей особенности мышления людей, а также то, как создаваемые ими образы влияют на реальное индивидуальное или массовое поведение.
Какой вес и почему придавался в различных националистических дискурсах таким разным национальным символам, как язык, культура, религия, история? Как, с помощью каких механизмов происходила "национализация масс" (термин Гитлера, который использовал Дж. Моссе), какие именно символы для этого задействовались? Какого рода риторику использовал национализм в разных социальных и политических контекстах? Откуда берутся национальные символы, кто является их производителями? На каких основаниях выстраивается национальный миф, каковы его функции, что делает его массовым и как именно он влияет на массы? Какого рода связи можно выявить между политической риторикой, литературными образами, научными построениями, репрезентацией нации в монументальном и изобразительном искусстве, в кино, в СМИ, в школьных учебниках?
Обращаясь к таким сюжетам, следует признать, что ироническое или даже агрессивное отношение некоторых ученых и журналистов к "новым версиям истории" как исключительно "дилетантским" и не заслуживающим ничего, кроме поношения, является непродуктивным и бесперспективным. Ведь такой подход способен вызывать лишь раздражение и ненависть, нисколько не приближая нас к пониманию происходящей смены парадигм. Правильнее было бы строго различать академическую и политическую стороны переписывания истории. Да, многие ревизионистские версии истории страдают недостатком профессионализма. Но разве устоявшиеся версии истории создавались исключительно высокими профессионалами? Разве они были полностью избавлены от конъюнктуры? Что же касается политизации, то она вообще свойственна исторической науке, и в этом смысле "новые версии истории" политизированы ничуть не в большей степени, чем старые. Поэтому отказ от прежней Большой традиции и создание новых "национальных версий прошлого" следует воспринимать как смену символических кодов, как важные изменения в символической системе репрезентации социально-политической реальности. Ведь образы исторических событий, а также списки героев и недругов создают людям важные жизненные ориентиры и служат мощными рычагами мобилизации политической энергии. Именно это и должно стать предметом вдумчивого анализа. Только такой подход может дать нам новые знания и помочь в достижении более глубокого понимания сути современных этнопо-литических процессов. В этом смысле речь должна идти о символической политике, о которой когда-то впервые написал американский политолог М. Эдельман.
Отказавшись от представления о какой-либо единой модели национализма, мы с не меньшим основанием можем отказаться и от представления о сколько-нибудь единой национальной культуре. Единство культуры существует только в головах людей, тогда как на практике мы встречаемся с такими культурами, как общенациональная, этническая, региональная, локальная, не говоря уже о профессиональных, тендерных, молодежных и иных культурах. В этой связи следует признать, что все мы живем одновременно в нескольких разных культурах и эффективно пользуемся ими в своей будничной жизни, порой даже не задумываясь об этом. Однако в своем сознании мы можем выделять в качестве приоритетной одну из этих культур, игнорируя все остальные. В современном мире такой привилегированной культурой нередко оказывается этническая. Иной раз люди придают ей такое большое значение, что не мыслят себя вне ее контекста. В полиэтнич-ном государстве это создает сложные коллизии между доминирующим национализмом и этнонационализмами меньшинств. Опыт таких взаимодействий имеет для нас огромное значение. Поэтому, изучая подобные ситуации, необходимо ставить вопрос о том, реагировал ли национальный проект на меньшинства и каким образом: интегрировал ли он их в нацию (если да, то на каких условиях), или полностью их игнорировал, или даже пытался от них избавиться (этнические чистки)? И каков был ответ меньшинств на Большой национальный проект?
Изучая современность, мы не можем не учитывать, что она грозит национализму новыми мощными вызовами. Глобализация снижает актуальность национального проекта, ослабляет былое всесилие национального государства и, напротив, способствует новому подъему регионализма и оживлению региональных и этнических культур (в частности, благодаря туристическому бизнесу). Следовательно, глобализация, с одной стороны, и регионализм, с другой, ставят под вопрос способность современного национального государства держать ситуацию под своим контролем. В этом контексте и следует понимать призывы некоторых аналитиков отказаться от самого понятия "нация". Жизнь настоятельно требует иных символов единства, и неслучайно в современном мире такой жгучий интерес вызывают религиозная или "цивилизационная" идентичности.
Наконец, занимаясь острой политологической проблематикой, надо помнить, что наши работы будут использовать практики, ссылаясь на "мнения ученых". В этом смысле большие сомнения вызывают утверждения типа того, что "национализм является естественным мировосприятием". Скорее он может восприниматься как "естественное" побуждение, но тогда возникают вопросы: что создает ему такой образ, почему энергия людей направляется именно по этому руслу, что заставляет людей группироваться именно в данную общность и воспринимать именно такую, а не иную идентичность, почему, имея разные социальные статусы и исполняя в обществе разные роли, люди иной раз делают главный акцент именно на этнической идентичности, а не на какой-либо иной (классовой, религиозной, кастовой, региональной и пр.). А ведь мы знаем и о таких контекстах, когда, скажем, классовая или религиозная принадлежность отодвигала этничность на задний план. Но в ряде случаев культурная принадлежность совпадает с классовой; поэтому в западной науке популярны работы, рассматривающие "расу и класс", "этничность и класс".
ЭВОЛЮЦИЯ ВЗГЛЯДОВ НА НАЦИОНАЛИЗМ
Ключевыми понятиями данного труда являются "нация" и "национализм". Их использование имеет свою длинную историю, в течение которой их содержание неоднократно менялось. Мало того, как показывают анализируемые в книге материалы, в современном мире разные "национальные традиции" трактуют их весьма по-разному. В мировом обществоведении существуют две доминирующие концепции национализма, при всем их внешнем различии во многом являющиеся сходными. Первая из них представлена традицией трактовки национализма как явления, порожденного эпохой распространения массового образования и модернизацией. Согласно этому взгляду, суть национализма заключена в коллективистской идее нации как некоем архетипе, воплощающем высшие ценности и составляющем основу государственности и власти. Именно нации позволяют якобы создавать "нормальные" общественные устройства на основе своего "национального самоопределения". Национализм в данном случае оценивается как программа политической мобилизации, узурпирующая основополагающие индивидуалистские ценности и подчиняющая права человека коллективистскому служению нации, которая есть не что иное, как конструируемая элитными элементами общность, имеющая мало общего с "реальной" этнографией или с социологической реальностью. Сторонники второго, "критического", направления в изучении национализма склонны рассматривать последний, особенно в его манифестных политических формах, как политическую утопию и нереализуемый сценарий, вызывающий опасные и разрушительные последствия. Такой взгляд на национализм представляется более адекватным, хотя европоцентристская нормативность и жесткое отрицание национализма как некоего "вируса" являются уязвимыми. По мнению некоторых авторов "новой волны", в изучении национализма "главным в исследовательских подходах сейчас должен быть отход от нормативного космополитизма, функционализма и... узкоисторического взгляда, свойственных господствующей школе англофонных теорий национализма".
Гражданский национализм, основанный на понятии "народа" как территориального сообщества и понятии "нации" как многокультурной политической общности, считается как бы нормой человеческого общежития, по крайней мере с тех пор, как оформилась современная система государств -наиболее мощная из крупных форм социальной группировки людей. Из этой посылки исходят как большинство государственных доктрин, так и международно-правовая практика. Например, безусловным принципом международного права, отраженным в многочисленных декларациях и хартиях по вопросам суверенитета и самоопределения, является дефиниция народа как субъекта самоопределения, именно как "демоса", а не "этноса", т.е. как территориальной, а не этнической общности. Эту достаточно простую вещь никак не могут осознать и внятно объяснить политикам многие отечественные обществоведы, даже из числа тех, кто избрал эти сюжеты сферой своих профессиональных занятий.
Во многих государственных доктринах в той или иной степени присутствуют и считаются морально приемлемыми основы гражданского национализма, причем независимо от степени культурной гомогенности и интегри-рованности политических сообществ. Иногда этот национализм может обретать гипертрофированные для внешнего наблюдателя, но приемлемые для потребителя формы, как, например, присутствие национальных флагов в классных комнатах и на фасадах частных жилищ, исполнение песни "Америка! Америка!" на похоронном церемониале жертв оклахомского взрыва или заявление лидера республиканцев в Конгрессе США Н. Грингича: "Пришло для нас время изменить Америку и всю остальную человеческую расу!" США далеко не единственный пример целенаправленных и довольно результативных усилий по насаждению идеологии государственного национализма. Хотя результативность - это не просто вопрос консолидации самосознания, но и вопрос социальных условий жизни, политики и даже географии. Но даже при, казалось бы, неблагоприятном социально-культурном фоне государственный национализм существует как доминирующая и обще-разделяемая доктрина в большинстве стран, ибо без таковой эти страны просто не могли бы существовать. Примерами могут служить такие много-этничные страны, как Испания, Мексика, Индия, Нигерия и многие другие.
В то же время в определенные исторические моменты, особенно после окончания Первой мировой войны и вслед за завершением холодной войны, этнический национализм обретал влиятельные позиции в мировой политике, в том числе и прежде всего как форма реализации политической воли геополитических соперников-победителей в отношении ослабленных или побежденных регионов и государств. Таковой была вильсоновская доктрина "права наций на самоопределение" применительно главным образом к Центральной и Юго-Восточной Европе в начале XX в. Этим же объясняются отход западного сообщества от хельсинкских принципов и поддержка эт-нонационализма в конце XX в. в регионе бывшего коммунистического мира. В академическом и политико-доктринальном планах это нашло отражение в объяснительной модели "распадающейся империи", которая доминирует в интерпретации событий, произошедших и происходящих на территории бывших СССР и Югославии.
В западной науке, представленной до этого отдельными авторами из числа каталонских, баскских, квебекских, ирландских интеллектуалов, комплиментарный взгляд на этнический национализм ныне нашел более мощную поддержку со стороны академического истеблишмента. Он рассматривает этот вид национализма как закономерную реакцию со стороны культурных сообществ и меньшинств на политический тоталитаризм или нивелирующее воздействие глобальных интеграционных процессов и распространение массовой культуры. Однако такой комплиментарный взгляд распространяется преимущественно на внешний мир и носит более осмотрительный характер применительно к действительности своих собственных отечеств. Мало кто из американских коллег-обществоведов готов отстаивать, скажем, право на самоопределение для гавайской или навахской наций (хотя движения с подобной фразеологией существуют в США), но почти все приемлют аналогичные политические проекты внутри России. Это касается как западной, так и отчасти российской общественной мысли. Для последней никакой "подвижки" и не требовалось в силу глубокой включенности основных постулатов этнонационализма в ведущиеся на протяжении многих лет общественно-политические дискуссии и широкой популярности так называемой советской теории этноса.
Попытки создания обоих типов наций - этногенеалогических и граждан-ско-территориальных - основаны на культуре и идеологии "национализма". Важно понимать этот дуалистический характер национализма, чтобы объяснить сохраняющуюся привлекательность и способность обслуживать более широкие запросы социально-экономического, политического и идеологического характера. Национализм означает одновременно идеологическую доктрину и обширную символическую субстанцию на основе самых разных сентиментов. Идеология национализма базируется на постулате, что мир состоит из отдельных, четко различимых наций, каждая из которых обладает собственным характером. Нация есть единственный легитимный источник политической власти. Каждый индивид должен принадлежать и демонстрировать высшую лояльность одной и только одной нации. Нации должны быть автономны предпочтительно с собственными государствами. Только тогда могут быть обеспечены глобальные свобода и мир. К этой сердцевине националистической доктрины ее приверженцы добавляют самые разные темы и аргументы, отражающие особую историю и "характер" каждой нации. У немцев это выступает в виде представления о языковой чистоте, восходящего к германскому романтизму. У русских националистов мы нередко встречаем рассуждения о национально-религиозной миссии панславизма, у африканских - идеи негритюда.
Но есть нечто общее, что можно назвать культурой национализма, которая пронизывает политическую доктрину во всех ее вариациях. Это, во-первых, повторяющийся центральный мотив или идеалы автономии, единства и идентичности (самосознания). Во-вторых, это полный набор символов и ритуалов, связанных с драматической репрезентацией нации. Существуют как бы ключевые мотивы, проявляющиеся в писаниях и действиях националистов повсюду, хотя и в разной степени. Нам обязательно говорят, что нация должна иметь свой собственный характер и отличаться от всех других (похожих или идентичных наций не бывает). Нация должна быть аутентичной и индивидуальной в национальном смысле. По этой причине нация должна быть "свободной", т.е. действующей автономно на основе "внутренних законов" именно этой абстрактной общности и без каких-либо внешних ограничений. Эти законы и ритмы отражают или выражают безупречное единство гражданского сообщества, где все его члены якобы разделяют общий набор ценностей и представлений и скрепляются общей и единой волей. Братство, семейное равенство и интеграция членов нации являются социальным идеалом, как и территориальное и правовое оформление (выражение) нации. Единение граждан в политическое сообщество основывается на мифе фиктивного происхождения и героической судьбы (иногда страдания). Как пишет Э. Смит, «из этих ключевых мотивов вытекает целая гамма символов, которые выражают культуру и вызывают к жизни драматический образ нации. В национальных флагах и гимнах, мемориалах и памятниках, парадах и церемониях, монетах и банкнотах, столицах и местах публичных собраний, искусствах и ремеслах, музыке и танцах - во всем этом как бы вываривается и формируется гордость и надежда тех, кто обозначается как "общность по истории и судьбе" и кто стремится вылепить себя в образе этих самых идеалов. С этой целью современная нация сограждан должна всегда прибегать к идеализации собственного прошлого, обращаться к мифам об этническом происхождении, линиях преемственности и развитии, и, сверх всего, обретать свои "золотые века", которые определяют ее путь и наделяют ее уверенностью перед лицом неизвестного, а также национальных героев, чьи заслуги и достоинства вдохновляют подражателей и питают экзальтированную веру».
НОВЫЕ СМЫСЛЫ СТАРЫХ ПОДХОДОВ
Давняя традиция изучения национализма пережила два наиболее плодотворных этапа уже в новейшее время и в какой-то мере, казалось бы, дала исчерпывающий ответ на тот самый вопрос о неуловимой природе национализма, которую сравнивали с образом "двуликого Януса". Сначала М. Грох, Э. Геллнер, Э. Хобсбаум, Л. Гринфелд и другие в 1970-1980-е годы раскрыли природу национализма как политического проекта (доктрина плюс основанная на ней практика) и его связь с процессом становления современного государства, развитием капитализма и модернизацией. Затем, отталкиваясь от Б. Андерсона, Р. Брубейкер, Р. Суни, и другие последователи теории социального конструктивизма и интерпретативной антропологии убедительным образом показали дискурсивную природу национализма как одной из наиболее распространенных "практик", которая совсем не означает необходимость реификации (вызывание к жизни) социальных реалий, находящихся в центре националистического дискурса. Скорее сама реальность национализма как форма интеллектуальных и политических дебатов порождает не менее жесткие реальности в форме коллективных мобилизаций на основе эмоций, убеждений, веры, рационального расчета и иррациональных побуждений.
Между тем старые подходы 1960-1980-х годов, связанные прежде всего с именами Уолкера Коннора и Энтони Смита, не были сданы ими же самими, а последний произвел своего рода модификацию своей концепции "этнических корней" наций, придав дополнительный смысл понятиям культурной и эмоциональной приверженности "историческим корням". Интерес и уважение к работам У. Коннора продемонстрировали, в частности, организаторы ежегодного съезда "Американской ассоциации по изучению национальностей", когда в программу 2004 г. была включена специальная сессия, посвященная работам этого ученого. Кроме того, старые реалистские подходы оказались затребованными в новой геополитической ситуации, когда нужно было доказать легитимность так называемых национально-освободительных движений или борьбы за "национальное самоопределение" от имени "не самоопределившихся наций" в рамках бывших СССР и Югославии. Этот запрос сохраняется и поныне в западном экспертном сообществе, но с выборочной направленностью: в отношении одних наций можно допустить, что это "воображаемые сообщества", в отношении других вопрос ставится иначе. Этот вопрос сформулировал директор так называемой Новой атлантической инициативы Радек Сикорский на конференции по теме "Катастрофа в Чечне", прошедшей в Вашингтоне в декабре 2004 г. (уже после Беслана!): "В какой мере Чечня - это проблема терроризма и в какой мере это есть традиционная национально-освободительная борьба?". Отсюда должно быть понятно, что не "воображаемые сообщества", а "примордиальные нации" типа чеченской нации ведут борьбу за свое национальное освобождение и самоопределение.
Следовательно, желание использовать трактовку национализма как программу и как орудие борьбы конкретных исторических субъектов под названием нации за свои освобождение, статус, интересы и права оказывается очень востребованным в новых геополитических соперничествах. Именно это политическое обстоятельство продлевает жизнь традиционным интерпретациям, которым обучены не только старые профессора и их студенты, но и политики и общественные активисты вышеупомянутых "движений" и "борьбы". «Мы стали называть себя единой "нацией Дене" вместо старых племенных названий, чтобы все аборигенные группы Северо-Западных Территорий получили от канадского правительства территориальное самоуправление и другие права», - заявил одному из нас (В.А. Тишкову, когда он проводил свои исследования в Канаде) 20 лет тому назад индейский лидер Уильям Кафки. "У нас настроение революционное. Всю жизнь нас обучали, что такое национально-освободительные движения и революции", - сказал ему Теймаз Абубакаров, министр в правительстве Дудаева и руководитель чеченской делегации на переговорах в декабре 1994 г. Однако если тех, кто в Канаде и США посмел бросить вызов существующему государству, посадили в тюрьму как "сепаратистов", то тех, кто встал на путь вооруженной сецессии в России, назвали "борцами за свободу". Похоже, что политические симпатии в пользу избранных "борющихся наций" (грузин, украинцев, эстонцев и других бывших советских меньшинств) будут сохраняться еще очень долго, так же как будет сохраняться взгляд на аналогичные ситуации (абхазы, южные осетины, курды и другие) как на внешне манипулируемые мобилизации.
Есть еще одно важное обстоятельство, продлевающее жизнь традиционному взгляду на национализм. В рамках новой исследовательской парадигмы "постколониальности" многие историки, антропологи, политологи из стран Азии и Африки, а также западные ученые, выходцы из бывших колониальных стран, с большой пользой используют концепт национализма для изучения ранних форм антиколониальных движений этнокультурного характера и тем самым для дополнительной легитимации нынешних зачастую достаточно неустойчивых национальных государств. Постколониализм как концепт оказался интеллектуальной подпоркой для обоснования этнических и других партикулярных корней новых национализмов в странах Азии и Африки, причем в обеих его ипостасях - гражданской (индийский, индонезийский, ланкийский национализмы) и этнокультурной (бенгальский, сингальский, тамильский национализмы). Здесь исследовательское поле только еще разрабатывается, и сегодня число специалистов по национализму в Индии или в Индонезии уже превышает число их коллег в Великобритании или США. Безусловно, развитие местных сообществ в зонах колониального мира или в протогосударственных сообществах неколонизованных регионов, включая некоторые формы "высокой культуры", как, например, письменность и газеты у индейцев Флориды до европейской колонизации или существование и деятельность бенгальской элиты в период британского колониального господства, представляет большой интерес для истории.
ГОСУДАРСТВО В ИЗУЧЕНИИ НАЦИОНАЛИЗМА
Под изучение национализма все больше попадают темы и сюжеты, имеющие косвенное отношение к национализму и сами по себе представляющие самостоятельные исследовательские поля для разных дисциплин - от истории до политологии. Так, например, в исследовательское поле национализма оказался втянутым такой организующий концепт и политическая субстанция, как "государство", по той причине, что все государства пребывают в категории "национальных государств" или "наций-государств" и, конечно, проводят политику национальной консолидации и обеспечения национальных интересов. В более ранних работах один из нас уже высказывался по поводу того, что возникшее в эпоху формирования современных государств понятие "национальное государство", как и понятие "государство-нация", имели смысл только в противопоставлении их уходящим с исторической сцены политическим образованиям, основанным на божественном происхождении верховной власти и на их имперской (точнее, императорской) форме. Странным образом это обозначение дожило до сегодняшнего дня, по сути утратив свой сущностный смысл, ибо сегодня уже нет государств, которые не самоопределяли бы себя как национальные государства, имея при этом многоэтнич-ный состав населения. Моноэтничных государств в мире не существует, как их не существовало и в прошлом. В тех редких случаях, когда используется термин "многонациональное государство", как, например, в Российской Федерации, это на самом деле означает "многоэтничное государство", ибо в России термин "нация" отдан в исключительное владение населяющих страну этнических общностей. Но в остальных своих базовых проявлениях (территория, гражданство, конституция, институты власти, законы, идеология, образование, символика, идентичность) Россия - это национальное государство, образованное многоэтничной российской нацией (россияне), а не "государствообразующими" русскими, татарами, чувашами и другими этническими общностями. Равно, как Великобритания, есть национальное государство британской нации, а не англичан, шотландцев, ирландцев или уэльсцев, а Испания - национальное государство испанской нации, а не кастильцев, каталонцев или басков. Едва ли найдется хотя бы одно государство из входящих в состав Организации Объединенных Наций, готовое объявить себя или согласиться с тем, что оно является "не национальным государством" по той причине, что его население состоит из граждан разной этнической (расовой, религиозной) принадлежности.
Таким образом, многолетние и изнуряющие исследования того, как и когда формируются национальные государства и какие из них до сих пор ими не стали или не могут таковыми считаться ("нация не сформировалась", "единый рынок не сложился" и т.п.), в силу изначально ошибочной задачи не могли принести удовлетворительные результаты. В действительности имеет место исторический процесс (или эпоха) формирования и редких случаев распада государств современного типа с разной формой политического устройства, в которых в разное время, с разной долей успеха и в разных формах совершаются политические и идеологические усилия по утверждению концепта единого народа или нации (кстати, в большинстве стран мира последнее слово даже и неизвестно). Делается это для обеспечения необходимой солидарности, лояльности и даже любви и преданности населения "своему государству" в целях более эффективного управления, организации общественной жизни, обеспечения внутреннего согласия и внешней защиты (без лояльности граждане не пойдут служить в армию, а без патриотизма не будут воевать). Эти усилия стали необходимы с момента ухода с исторической арены государств старого типа, когда источник власти и легитимность государства определялись "помазанником Божьим" и "хозяином земли Русской" (как это было в Российской империи). Именно с этим связано почти обязательное появление понятия "народа" (нации) как суверена и источника власти.
Некоторые исследователи возводят начало национализма в том или ином государстве не к появлению самого слова "нация", а к возникновению в общественном дискурсе понятия "народ". Так, например, Лиа Гринфелд, американская исследовательница истории национализма в разных регионах мира, полагает, что в России национализм рождается с появлением объединяющего и внеэтнического понятия "российский народ", т.е. во времена М.В. Ломоносова и Н.М. Карамзина. Последний, как известно, написал специальный очерк "О российском народе". Ясно, что это еще было время преобладающей неграмотности, многоязычия и многобожия, если говорить о массе населения, которое никак на могло осознавать себя единым российским народом. Но это было время именно появления элитных усилий по использованию и внедрению самого концепта, который подвергался постоянным вызовам со стороны сторонников партикулярных (этнических, регионально-местных, религиозных) идентичностей. Если мы признаем дискурсивную природу национализма без нации, а не некую идеологию существующего коллективного тела под именем "нация", тогда такой подход к выявлению корней и природы национализма приемлем. Но, к сожалению, многие исследователи исходят из реалистского (эссенциалистского) мировидения: если есть национализм, то должна быть и реальная нация или же общность на пути к тому, чтобы стать нацией.
Например, бесплоден поиск ответа на вопрос (его задают исследователи или сторонники государственного/гражданского национализма), когда Франция стала национальным государством, обретя тем самым якобы некое новое качество по сравнению с прежним, или на вопрос в другом варианте (его задают исследователи и сторонники этнического национализма) - когда французская нация обрела "свое" национальное государство? Известно, что Франция больше, чем какое-либо другое государство, "озабочено" проблемой нации и в какой-то степени является родоначальником самого концепта нации как согражданства (так называемое якобинское понимание нации). Во время Второй империи и Третьей республики (вторая половина XIX в.) вопрос об утверждении французской идентичности и своего рода пропаганда единой французской нации и ее культурного превосходства были одними из главных приоритетов власти и интеллектуальной элиты. Немецкий историк Вольфрам Кайзер убедительно показал это на примере французского участия во всемирных выставках: "В 1855 г., когда первая всемирная выставка прошла в Париже, французский язык на самом деле был чужим языком во многих частях Франции, где существовали региональные языки и местные диалекты. Многие французы были неграмотны, и национальная печать развивалась очень медленно. Короче, патриотические чувства не казались столь естественными для многих жителей страны, особенно за пределами Парижа. В 1855 году французская нация еще во многом оставалась воображаемой общностью и существовала прежде всего в умах политической и культурной элит".
Элитное происхождение национализма, казалось бы, сегодня признается всеми. Одновременно остаются популярными трактовки М. Гроха и Э. Гел-лнера об успешном рекрутировании массового сознания в пользу идеи нации и выдвигаемых от имени нации политических проектов. Приведем замечание одного из специалистов по проблемам этничности и национализма Томаса Эриксена: «На уровне самосознания национальная принадлежность - это вопрос веры. Нация, представляемая националистами как "народ" (уо1к), является продуктом идеологии национализма, а не наоборот. Нация возникает с момента, когда группа влиятельных людей решает, что именно так должно быть. И в большинстве случаев нация начинается как явление, порождаемое городской элитой. Тем не менее, чтобы стать эффективным политическим средством, эта идея должна распространиться на массовом уровне».
Действительно, судя по последним исследованиям, для "возникновения нации" одной элитарной идеи бывает недостаточно. Греческий историк Ставрос Бороз в своей статье в журнале "Национальные идентичности"61 установил, что во второй половине XIX в. внедряемая высшими слоями общества и бюрократиями национальная символика далеко не так уж и захватывала "массы". В Лондоне национализм и национальные символы связывались с респектабельностью и совсем не затрагивали интересы и чувства бедных и большинства неграмотного населения. В Афинах упор греческого национализма на неоклассицизм и на мобилизацию греческого классического прошлого совсем никак не отразился на простых людях, для которых все это классическое наследие, включая язык Гомера, были пустым звуком. Общность среди греков и афинян появляется только ко времени балканских войн и Первой мировой войны, когда простые солдаты узнали друг о друге, о других местах и обычаях и составили более широкое представление о том, что есть их страна "Греция". В Лондоне только миграция в центральную часть города из пригородов и из других мест благодаря дешевому транспорту породила ощущение общности и придала смысл национализму, ибо теперь он начал что-то значить конкретно для простого человека, чем просто распевание гимна или ношение Юнион-Джека.
Установление момента и характера "нациеобразования" или "нациестроительства" - вопросы, которым посвящены сотни книг и тысячи статей. Но по сути это не вопросы состояния коллективных тел и определения их "зрелости" по неким признакам (как узнают по цвету созрела ли тыква). Это есть вопросы изучения дискурса по поводу нации, прежде всего элитных усилий по утверждению общегражданской идентичности под объединяющим словом "нация". Реальная культурная гомогенность населения страны или же характер власти (империя, монархия, республика, колония и прочее) к установлению того, "когда есть нация", отношения не имеют. Тем самым было бы целесообразно из современной исследовательской повестки исключить все эти устаревшие дебаты, которые лишь косвенным образом касаются вопросов изучения исторического характера и типологии государств.
ЭТНИЧНОСТЬ В ИЗУЧЕНИИ НАЦИОНАЛИЗМА
Под исследования национализма попадает также феномен этничности и обширное поле этнических штудий. Причина здесь все та же: этничность в своей политической форме очень часто обращается к категории "нация", равно как и гражданские сообщества, в которых присутствует соответствующий дискурс, обращаются к образу единой культуры или единых этнических корней ("этнические корни наций", если использовать название книги Э. Смита). Первоначально это было характерно только для Европы, где родились сама эта категория и ее двойной смысл: якобинский (как согражданство) и австро-марксистский (как этнонация). Правда, Б. Андерсон - один из наиболее проницательных исследователей национализма - использовал в своей известной книге исторический материал XVШ-XIX столетий по странам Западного полушария. В XX в. "национализированная" этничность распространилась по всему миру, затронув как большие этнические сообщества, желающие обрести доминирующий статус в рамках существующего политического порядка или же стремящихся разрушить статус-кво и обрести собственную государственность, так и малые, включая так называемые аборигенные культуры. Например, метафору "первых наций" стали активно использовать аборигенные общины Америки, Азии и Австралии. Как только в политическом лексиконе этнической мобилизации появляется категория "нация", так почти все эти случаи оказываются объектом изучения национализма в его втором основном варианте -этнического национализма.
Однако в какой мере оправдано вовлечение в проблематику национализма изучение прошлых и современных форм коллективной идентичности и солидарности, а также их политических проявлений, основанных на реальных или мифологизированных представлениях о культурном единстве и древних этнических корнях тех или иных групп населения и даже изолированных популяций? Э. Смит поместил в своей книге в качестве иллюстрации "древних европейских наций" карту политических и протополитических образований в Европе в начале XVII в. Это - сотни княжеств, городских и торгово-коммерческих образований, других административно оформленных территориальных сообществ, из которых со временем сложились разными путями, но чаще всего "огнем и железом", современные европейские государства. Однако прямого отношения к неким этнически гомогенным единицам, т.е. к социальным группировкам людей на основе одного языка и одной культурной традиции, эти образования не имеют. Они основывались прежде всего на принципах сеньориальных, династических, религиозных или же просто на политической воле завоевателей и той или иной степени лояльности рядовых членов этих образований, а также интересах протоэлит. При близком рассмотрении культурная схожесть оказывалась далеко не на самом важном месте, если только это не была приверженность вере.
Приведем один из примеров некорректности поиска корней наций и национализма в неких древних этносах, которые уже якобы имели не только коллективное самосознание, но и солидарное поведение и политические образования, т.е. представляли собой протонации. Многие отечественные историки и активисты современного национализма склонны как бы опрокидывать в прошлое представления о гомогенных этнических сообществах, которые достаточно легко устанавливаются в условиях нынешней политизированной этничности, пережившей эпоху модернизации. Татарская националистическая версия считает Булгарское государство и Золотую Орду ранними политическими образованиями татарского народа. Русско-центристская историческая версия считает Новгородское княжество и Московскую Русь русскими государствами. Обе сходятся в том, что Куликовская битва 1380 г. была битвой русских с татарами. На самом же деле Золотая Орда была многоэтничным образованием с преобладающим кипчакским (половецким) языком общения, и в ее состав входили десятки, если не сотни, различных этнических общностей. Новгородское княжество было своего рода конфедерацией славянских и угро-финских народов, а Московская Русь была еще более многоэтничным образованием. На Куликовом поле сражались не русские с татарами (такие коалиции были невозможны), а сторонники централизованного государства и его противники. В войске Дмитрия Донского были татары, в стане Мамая были и русские. При этом следует учитывать, кого именно считали русскими и татарами современники и какое меняющееся содержание в эти обозначения вкладывают последующие поколения обозревателей и аналитиков. Ясно одно, что этнически гомогенных государств на территории нашей страны не существовало, ибо этничность не была политически организующим принципом.
Еще меньшую роль этничность, а тем более этнические сообщества (если таковые вообще существовали как самосознающие себя по этому принципу социальные группировки людей) играли в древние времена, т.е. до эпохи средневековья. Тем не менее российская исследовательница В.П. Буданова составила обширный реестр встречающихся в античных и раннесредневековых источниках групповых названий, представив их как карту реально существовавших народов-этносов эпохи "великого переселения народов".
ИНСТИТУАЛИЗАЦИИ ИЗУЧЕНИЯ НАЦИОНАЛИЗМА
Безграничной экспансии исследовательского поля национализма способствуют некоторые "неаккуратные" научно-организационные формы в виде ассоциаций и журналов многочисленных специалистов по национализму. Так, например, созданная в 1990 г. при Лондонской школе экономики и политических наук "Ассоциация по изучению этничности и национализма" издает журналы под названием "Нации и национализм" и "Исследования по этничности и национализму". Хотя, как мы видели, этнонационализм действительно апеллирует к этничности, этническая тематика этим отнюдь не ограничивается, равно как национализм не сводится к одной из своих форм. Поэтому объединение двух смежных полей (государство и этничность) в рамках единой тематики национализма вряд ли оправдано. Издаваемый под редакцией Э. Смита журнал "Нации и национализм" вообще считает, что национализм - это центральная проблема современного мира, особенно после распада СССР. Тем самым одна из центральных тем историографии нового и новейшего времени - формирование коллективных идентичностей по государству или по этнической общности, которая далеко выходит за рамки национализма как такового, попала в эту категорию. А причина для такой расширительной трактовки опять же кроется в языковой традиции обозначать вполне самостоятельную исследовательскую проблему идентичности с прилагательным "национальная".
В результате конкурирующее поле, обозначенное другим научным журналом - "Национальные идентичности" (выходит с 1999 г.), его издатели обозначают следующим образом: «Исследование формирования и выражения национальной идентичности от античности до наших дней, выявление роли в конструировании идентичности как культурных (язык, архитектура, музыка, гендер, религия, медиа, спорт, контакты с "другими" и т.д.), так и политических (государственные формы, войны, границы) факторов и как эти факторы идентичности складывались и изменялись во времени. Историческое значение "нации" в политическом и культурном смыслах будет рассматриваться во взаимосвязи с другими важными и в ряде случаев противостоящими формами идентичности, такими, как религия, регион, племя или класс». Таким образом, энтузиасты исследования идентичности вполне обоснованно понимают под ними разные формы коллективных солидарностей, которые действительно обнаруживаются с античных и даже с более древних времен. Но только причем здесь прилагательное "национальные", если изначально слово "нация" означало в романских языках "рожденные в одном месте", а в германском средневековье - студенческие землячества и купеческие гильдии? Здесь налицо еще одна форма научной расширительности, окончательно запутывающая смысловое поле, к которому применяется категория "нации" и производное от нее прилагательное "национальный". Кстати, один из первых номеров этого журнала был посвящен именно репрезентации "национальных идентичностей" государств, участвовавших во всемирных выставках (ярмарках) начиная с середины XIX в.
Именно по причине "концептуальной трясины" (определение Клиффорда Гирца), в которой оказались современные штудии национализма, одним из нас было предложено в качестве одного из методологических выходов "забыть о нации", т.е. отказаться от данной категории анализа как несостоятельной и изучать государства как государства, этничность как этничность, идентичность как идентичность, а "нацию" воспринимать как политически и идеологически значимую метафору коллективного обозначения, за исключительное право пользования которой исторически состязаются две формы человеческих коллективов - государственные и этнические сообщества. Если же такой отказ невозможен в силу ментальной инерции и политической нагруженности, тогда следует признать возможность двойственного обозначения или двух типов наций - гражданской (политической) и культурной (этнической). Последнее, на наш взгляд, есть компромисс, с которым мы вынуждены согласиться, пока не сложился более широкий консенсус в научном сообществе. Из этого компромисса исходила идеология данного научного проекта, в котором приняли участие известные российские историки и этнологи, подготовившие коллективную работу под столь обязывающим названием "Национализм в мировой истории".
Мы исходим из того, что изучение национализма остается важной научной задачей не потому, что до сих пор не выяснена до конца природа этого исторического феномена или он не проиллюстрирован на достаточном количестве стран и исторических сюжетов. А потому, что в мире уже на протяжении почти двух столетий существует националистический дискурс, порождающий националистические практики, крайне значимые для общественной жизни многих стран и регионов. Исходя из этого, мы определяем национализм как идеологический концепт и основанную на нем политическую практику, которые базируются на том, что коллективные общности под названием нации являются естественной и легитимной основой организации государств, их хозяйственной, социальной и культурной жизни, и члены нации должны демонстрировать свою преданность, а государство и лидеры - ставить выше всего и отстаивать интересы нации. Между тем, как отмечал еще Геллнер, за националистическими лозунгами и идеологиями могут скрываться и иные реалии.
Опубликовано Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М.: Наука, 2007. С. 4-24.
Когда-то в советское время национализм трактовался как идеология национального превосходства и национальной исключительности и безоговорочно отвергался, как несоответствующий коммунистическим идеалам. До сих пор немало российских интеллектуалов рассматривают его исключительно в негативном свете. Между тем они бы бесконечно удивились, узнав, что, в отличие от СССР, в Индии людей преследуют не за национализм, а за отсутствие такового. Это объясняется тем, что благодаря многолетней деятельности Индийского национального конгресса национализм там воспринимается как идеология, сплачивающая нацию, а последняя понимается как единство всех граждан независимо от языковой, кастовой или культурной принадлежности. Зато основанный на религии "коммунализм" раскалывает нацию, и поэтому в годы правления Индийского национального конгресса власти с ним борются. В Западной Европе национализм также был той идеологией сплочения, которая способствовала становлению национальных государств.
Действительно, национализм возник в ходе борьбы третьего сословия против монархического правления за общенародное представительство. На его знамени было начертаны великие слова: "Свобода, равенство, братство". Это означало отмену сословного строя и превращение всего народа государства в нацию, или субъект политического развития. В этом качестве национализм возглавил крупные социальные революции и по сути положил начало новой эре, связанной с кардинальным изменением общественного строя и обеспечением всем гражданам социального равенства.
В России ситуация складывалась по-иному. Здесь национализм возник в последние десятилетия существования Российской империи как ответ этнических и религиозных меньшинств на систематическую дискриминацию, осуществлявшуюся властями. Такой этнический национализм был в своей основе направлен против монархического режима и в этом качестве воспринимался большевиками как союзник. Однако медовый месяц длился недолго, ибо вскоре стало ясно, что поддержанный большевиками этнический национализм способен в той же мере быть бескомпромиссным противником советской империи, в какой он подтачивал устои царской. С тех пор в СССР и началась бесконечная борьба с национализмом, приводившая к массовым репрессиям и колоссальным человеческим жертвам, но неспособная с ним покончить. Советская идеология проводила различия между "хорошим" патриотизмом и "плохим" национализмом, и такое дифференцированное к ним отношение до сих пор сохраняет популярность. Однако подобное понимание этих терминов неадекватно отражает ситуацию, ибо, если при тоталитарном режиме общество отождествлялось с государством, то в условиях демократии они оказываются различными категориями. Поэтому в развитых демократиях, как правило, наряду с государством и в значительной мере независимо от него, функционируют институты гражданского общества. В этом смысле национализм - категория прежде всего гражданского общества, хотя государство иной раз активно использует его в своих интересах.
Вместе с тем, имея дело с обществом, национализм не ограничивается политической сферой. Победивший национализм вскоре обнаруживал, что завоевание политической власти еще не решало всех проблем. Ведь, как верно замечал Э. Геллнер, сплочение нации требовало введения общего культурного кода, которое в немалой степени обеспечивалось выработкой единого литературного языка. Поэтому становление классических наций происходило в условиях определенной языковой и культурной унификации. Это вело к маргинализации локальных идентичностей, оттеснявшихся на периферию идеей единой национальной принадлежности. В Западной Европе болезненность этого процесса несколько смягчалась теми социальными выгодами, которые давала демократия. Иная ситуация наблюдалась в Восточной Европе, где социальное равенство отсутствовало и этнокультурная принадлежность сплошь и рядом совпадала с сословно-классовой. Здесь борьба с монархией не могла сплотить общество, разделенное сословно-классовы-ми перегородками. Поэтому такая борьба велась отдельными этнокультурными группами сепаратно, и своей задачей они ставили не освобождение всего общества, а достижение своих собственных целей, будь то смягчение или полная отмена социального гнета, получение социальных привилегий или достижение политической автономии, принимавшей в этом случае этнический облик.
Следовательно, ошибочно видеть в национализме некое однородное явление. В разных социально-политических контекстах он выглядит по-разному в зависимости от характера своих носителей, их целей и приемов борьбы. Вот почему в различных дискурсах национальное часто понимается либо как "государственное", либо как "этническое". Например, некоторые авторы делят национализм на "западный" и "восточный", ограничивая первый Западной Европой, а второй приписывая остальному миру. По этой схеме первый тип ("рациональный", "либеральный") в силу своей высокой культурной оснащенности был готов к успешной модернизации, тогда как второй ("иррациональный", "нелиберальный"), чтобы иметь успех, должен был преодолеть недостатки своей традиционной культуры и приспособиться к "космополитическим стандартам", но отказывался делать то, что он воспринимал как "имитацию". Отсюда особая агрессивность, жесткость и авторитарный облик второго типа.
Некоторые авторы, сохраняя это двоичное деление, противопоставляют "гражданско-территориальный" ("гражданский") национализм "этногенеа-логическому" ("культурному"); другие предлагают троичное деление, разделяя второй вид на "национально-культурный" и "этногенеалогический". Возможен и иной подход, подразделяющий национализм на "гегемонистский" и "периферийный" с учетом того, что каждый из них представлен как радикальными, так и более мягкими формами.
Наиболее детальную разработку такой подход получил у П. Олтера, выделившего два главных типа национализма: 1) тип рисорджименто и 2) интегральный национализм. Первый тип связан с освободительным движением либо против прежней абсолютистской власти, не соответствовавшей новым политическим и экономическим реалиям (в Западной Европе), либо против правящей денационализированной элиты (в Центральной и Восточной Европе). Это - либеральный национализм, связанный с формированием наций и национальных государств и направленный против всех форм угнетения. Олтер делит его на такие подтипы, как политический, экономический и культурный, в зависимости от того, какие проблемы стоят в центре борьбы. В свою очередь, внутри культурного национализма иногда можно выделить лингвистический и религиозный подтипы. Если тип рисорджименто направлен на создание национального государства из автономных прежде компонентов, его можно отнести к объединительному национализму (Италия, Германия), а если - на формирование отдельных государств на развалинах прежней империи, то это будет национализм сецессионного типа (греки, чехи, финны, ирландцы).
К типу рисорджименто близок восточный национализм, который Олтер называет реформистским. Это движение было характерно для некоторых азиатских стран второй половины XIX в., обнаруживавших свое экономическое и военное отставание от государств Запада. Для преодоления этого там началось движение за реформы и создание современного национального государства, для чего пришлось позаимствовать у Запада националистическую идеологию (примеры - Япония, Османская империя, Китай, Египет).
Прямо противоположен рисорджименто по духу интегральный национализм, отличающийся радикализмом, экстремизмом, воинственностью, экспансионизмом, реакционностью. Это - ультраправое движение, основоположником которого был Шарль Моррас (он-то и дал ему название). Моррас видел в этом национализме разновидность религии и призывал к мистическому культу земли и умерших, что будто бы накладывало особые обязательства на живых. Интегральный национализм стремился полностью подчинить волю индивида одной идее - идее нации. Если национализм типа рисорджименто основывался на равенстве всех этнических групп и подчеркивал примат прав личности, то интегральный национализм превращал данную нацию в Абсолют и требовал либо насильственной ассимиляции, либо этнических чисток. Интегральные националисты исходили из идей социального дарвинизма и опирались на понятие борьбы за существование, будто бы определявшей взаимоотношения между отдельными нациями. Именно этими идеями питались фашизм в Италии и национал-социализм в Германии. Совершенно очевидно, что интегральный национализм был характерен для стран с "отложенной модернизацией", с тревогой и завистью смотревших на своих более продвинутых соседей.
Все такие схемы были хороши, пока они не касались отдельных примеров. Но как только их авторы пытались наполнить их конкретными материалами, возникали проблемы. Так, первые исследователи национализма обычно противопоставляли французский (гражданский) тип германскому (этническому). Но уже у Дж. Пламенца оба эти примера попадали в категорию западного ("либерального") национализма. В то же время П. Олтер, с одной стороны, причислял к этой категории некоторые восточноевропейские страны, но зато обнаруживал интегральный ("нелиберальный") национализм даже во Франции. Действительно, перерождение французского национализма произошло в 1890-х годах, когда М. Баррес полностью лишил его былого либерального содержания.
Следовательно, дело было не в "национальной традиции", а в тех конкретных социальных силах, которые в разные эпохи стояли за той или иной формой национализма. Поэтому в одном и том же обществе можно встретить разные формы национализма - одну как доминирующую традицию, другую как маргинальную, оспаривающую позицию первой.
Иными словами, национализмы оказались настолько разными, что Дж. Холл пришел к выводу о невозможности сформулировать какую-либо единую универсальную теорию национализма10. При этом речь должна идти не только о разных моделях национализма в разных регионах мира или о разных этнических национализмах, но и о вариативности в рамках, казалось бы, единой традиции. Например, уже не раз поднимался вопрос о разнообразии внутри русского (российского) национализма. Короче говоря, бедой любой классификации национализма является ее статичность, не позволяющая видеть реальную историческую динамику процесса.
Особую форму национализм может принимать в многоэтничных государствах, где различные этнические группы выбирают свои собственные приоритеты. Классическим примером является Великобритания, где валлийцы более всего озабочены языковой проблемой, тогда как для шотландцев политический суверенитет оказывается много важнее. Поэтому упрощенное деление национализма на гражданский и этнический требует корректировки, учитывающей приоритетные цели и лозунги национализма. Неслучайно Дж. Холл выделяет такие "классические типы", как национализм западных прединдустриальных ("асоциальных") обществ, националистическую реакцию на наполеоновские завоевания ("национализм сверху"), оппортунистический национализм в Южной Америке, национализм рисорджименто в Европе XIX в. и, наконец, интегральный национализм, ставший реакцией на Версальский мир, а также новые разновидности - экономическую, посткоммунистическую и постколониальную. В свою очередь, исходя из целей националистических движений, Л.М. Дробижева делит национализм на "классический", паритетный, экономический и оборонительный.
Э. Геллнер считал, что, политизируясь, "этничность" порождает "национализм". Этническая группа в этом случае оказывается равнозначной нации, что становится возможным в результате широкого доступа общества всеобщей грамотности к Высокой культуре. Геллнер утверждал, что современная Высокая культура не космополитична, а "этнографична" (через язык и пр.), т.е. этнически окрашена. Если принять эту точку зрения, то любой национализм, опираясь на культурный компонент, оказывается неразрывно связанным с этничностью, а потому разделение на гражданский и этнический национализм как будто бы утрачивает смысл, что и зафиксировал Р. Брубейкер.
Поэтому Дж. Хатчинсон делал акцент на том, что нация - это не только политический, но и культурный проект. В то же время он призывал отличать культурный компонент национализма от экономического, политического и пр., ибо в ряде случаев именно борьба за модернизацию на основе местной, а не привнесенной, культурной традиции (в широком смысле, включая язык и религию) поглощает все внимание националистов. М. Грох шел еще дальше и использовал понятие культурного проекта для анализа динамики националистического движения. Он выделял три фазы: этап научного интереса, связанный с углубленным изучением языка, культуры и истории этнической группы, созданием словарей и литературного языка, написанием исторических произведений и учебников истории; этап патриотической агитации; этап массового национального движения. Учитывая эту динамику, некоторые авторы показывают, что, начавшись как культурное движение, национализм способен позднее превратиться в движение политическое. При этом, если он встречает резкое неприятие со стороны властей, то нередко происходит его радикализация.
Эта схема исходила из того, что становление нации начинается с осознания своего культурного единства. Действительно, возвращаясь к идеям Геллнера, следует согласиться с тем, что нация невозможна без определенного единства культуры. Однако сегодня мы не можем обойти вопрос о том, насколько культура связана именно с этничностью (или с этносом, в понятиях советской теории этноса). Поэтому для нас важно выяснить, как в разных регионах мира нация соотносится с этничностью, чем отличается национализм от этнонационализма, что заставляет национализм развиваться по той или иной траектории. Кроме того, мы уже знаем, что, говоря о национализме, следует всегда иметь в виду его многообразие, где этнонационализм является лишь одной из возможных форм. Поэтому, если мы имеем дело с этнонационализмом, надо попытаться понять, почему в данном случае национализм принял именно такую, а не иную форму.
Все это требует детального анализа того, на какие факторы в каждом конкретном случае опирается этничность. Ведь этническая принадлежность может в конкретных контекстах выглядеть весьма по-разному: иногда она апеллирует к языку (наиболее частый случай), иногда - к религии (сербы, хорваты, боснийцы), иногда - к расе (афроамериканцы), иногда - к хозяйственной системе и образу жизни (земледельцы-фур и скотоводы-багга-ра в Западном Судане), иногда к местным особенностям социальной структуры (племена в Иордании). Даже среди народов СССР в этом отношении наблюдалась определенная вариативность: если, например, для грузин именно язык служил главным маркером этнической идентичности, то у карел, вепсов и удмуртов его символическая роль была много ниже. А кряшены, аджарцы и хемшилы и вовсе выделяли себя прежде всего по религиозной принадлежности.
Важно также фиксировать, в каком соотношении факторы этничности находятся друг с другом (ведь, как известно, чем больше опор у этничности, тем она крепче). Мало того, иной раз этничность с течением времени переосмысливается, и то, что выглядело как "единство по крови", начинает рассматриваться как культурно-языковая общность (о примере басков см. ниже статью А. Кожановского). Иногда отмечается движение в прямо противоположном направлении, и былая культурная общность наделяется биологической сущностью, что приводит к культурному расизму. Поэтому имеет смысл рассматривать нацию (а также и этнонацию) как "семантико-метафорическую категорию", и это заставляет нас уделять особое внимание тому, какой именно смысл вкладывается в этот символ в каждой конкретной ситуации.
Также следует иметь в виду тот факт, что традиционная культура, к которой сплошь и рядом взывают националисты, в модернизированном обществе уже давно не реальность, а образ, но люди, объединяющиеся вокруг этого образа, являются живой реальностью. Они не только по-своему создают и интерпретируют этот образ, но и опираются на него в своих эмоциях и своем поведении. Этот образ может служить лозунгом или лечь в основу идеологии широкого общественного движения. Следовательно, изучая этничность, мы должны обращаться не к культуре, а к образу культуры, т.е. уделять внимание прежде всего тому, как именно люди представляют себе свою собственную культуру, на чем они делают акцент, что вкладывают в понятие культурного ядра и культурных ценностей и что при этом игнорируют, как интерпретируют то, что они считают неотъемлемой частью своей этнической культуры. С этой точки зрения, между реальной наблюдаемой культурой и тем образом культуры, который имеет огромное этносимволическое значение, существует определенный зазор. Лелея образ единой этнической культуры, в своей обыденной жизни люди могут успешно пользоваться достижениями самых разных культур: одни действительно связаны с их этнической культурой, другие служат общенациональным достоянием данного государства, третьи являются заимствованиями из иных культурных традиций. Поэтому реальная культура повседневности по сути своей гибридна. Но это отнюдь не мешает людям создавать идеальный образ исконной "чистой" культуры и использовать его как основу своей этнической идентичности.
Все это ставит важный вопрос о том, имеет ли этничность примордиальный, множественный, ситуационный или символический характер, в каком соотношении она находится с политическими, социальными, экономическими, культурными факторами? Почему в данном конкретном случае именно этничность служит определяющим фактором раскола в обществе? В этой связи интересно отметить, что неодинаковое конструирование и восприятие этничности соседними народами вызывает взаимонепонимание и может создавать напряженность во взаимоотношениях. Это, например, происходит между азербайджанцами с типичной для них региональной идентичностью и армянами, делающими упор на языковую идентичность.
Мировой опыт показывает, что общество отнюдь не обречено на расколы по этнической линии якобы в силу автоматического действия универсального этнокультурного фактора. Напротив, речь нередко идет о политике классификации (М. Фуко, П. Бурдье), принятой тем или иным государством. Классификация, основанная на расовом признаке (США), ведет к расовому расколу. Если же она зиждется на религиозном признаке (всеобщая перепись в Британской Индии или уния в Ирландии), то раскол принимает религиозную форму. Если главным критерием учета населения является родной язык (англофоны и франкофоны в Канаде), то межобщинные взаимоотношения окрашиваются фактором языковой лояльности, а если в основу кладется этничность (СССР, Россия), раскол неизбежно становится этническим. Иногда этническое совмещается с конфессиональным (бывшая СФРЮ, Кипр, Ближний Восток), и конфликт может принять особенно острую этноконфессиональную форму. Наконец, если страна состоит из политически оформленных регионов (Испания, Италия, Франция), то возможен регионализм, оттесняющий или вовсе подавляющий этничность. В Швейцарии наблюдается кантональная идентичность, успешно конкурирующая с языковой.
Иными словами, именно политика задает рамки и границы общественной категоризации. Однако само по себе языковое, религиозное, расовое или культурное разнообразие отнюдь не ведет к неизбежному конфликту, ярким примером чего является Швейцария с ее четырьмя языковыми группами или Бразилия с ее сложным расовым составом. Конфликты возникают тогда, когда такая категоризация оформляет и узаконивает то или иное правовое неравенство. Оно-то и становится причиной напряженных межгрупповых взаимоотношений, иной раз принимающих форму национализма. Например, проблема турок в Германии определяется вовсе не тем, что турки якобы неспособны интегрироваться в местное общество (потомки иммигрантов во втором-третьем поколении блестяще показывают, что это не так), а в сохранении прямой или косвенной дискриминации. Мнение о якобы патологической неспособности мигрантов к интеграции является сегодня важнейшей идеологемой "культурного расизма", которая, к сожалению, разделяется и некоторыми учеными.
Очевидно, следует отличать национализирующиеся (те, где политический процесс идет под лозунгом формирования нации) государства от национальных (тех, где символом единства служит нация). Соответственно следует учитывать эволюцию содержания понятия "нация" - от элиты в первом случае (например, знать в дореволюционной Франции и шляхта в Польше XVIII в.) до общности полноправных граждан во втором. Именно в первом случае на передний план выходит деятельность "национальных (этнических) предпринимателей", тогда как во втором она гасится активностью гражданского общества. Путь первых к демократии таит в себе много опасностей, и некоторые аналитики предлагают даже ограничивать в таких государствах свободу прессы, чтобы избежать разрушительного влияния мифотворчества. Вместе с тем столь же справедливы утверждения тех, кто полагает, что "национальная идея" начинает политически работать только тогда, когда она получает отзвук в широких массах местного населения. Ведь хорошо известны случаи, когда энергичные призывы идеологов оставались неуслышанными. Следовательно, в каждом конкретном случае важно обращать внимание на то, к каким именно социальным слоям апеллировала национальная идея и в какой мере она воспринималась массами. Любопытно, что в классической форме она опиралась на образ крестьянства, хотя и была обращена прежде всего к городскому населению, третьему сословию. Но сегодня нам важно понять, что происходит в наше время, когда в ведущих странах мира крестьянство как социальная категория практически почти полностью исчезло.
Как в конкретных условиях сочетались (во времени и в пространстве дискурса) разные виды национализма - политический, экономический, культурный? Что дало толчок национализму: модернизация или "догоняющая модернизация", идея политического суверенитета, введение печатного станка, появление единого информационного поля и всеобщая грамотность, деколонизация или проблема внутреннего колониализма? Каким было соотношение эндогенных и экзогенных факторов в развитии национализма; иными словами, с чем связаны те "часовые пояса", о которых писал Геллнер?
Если, в чем согласны многие аналитики, национализм оперирует в своей риторике не реалиями, а образами, то нам должно быть интересно, что представляют собой эти образы, как и из какого сырья они конструируются. В частности, мы должны ответить на вопрос, поставленный Э. Смитом: играют ли какую-либо роль в социальной мобилизации этнические корни или символы и, если да, то какую именно и почему? Здесь мы вступаем в область символической антропологии, изучающей особенности мышления людей, а также то, как создаваемые ими образы влияют на реальное индивидуальное или массовое поведение.
Какой вес и почему придавался в различных националистических дискурсах таким разным национальным символам, как язык, культура, религия, история? Как, с помощью каких механизмов происходила "национализация масс" (термин Гитлера, который использовал Дж. Моссе), какие именно символы для этого задействовались? Какого рода риторику использовал национализм в разных социальных и политических контекстах? Откуда берутся национальные символы, кто является их производителями? На каких основаниях выстраивается национальный миф, каковы его функции, что делает его массовым и как именно он влияет на массы? Какого рода связи можно выявить между политической риторикой, литературными образами, научными построениями, репрезентацией нации в монументальном и изобразительном искусстве, в кино, в СМИ, в школьных учебниках?
Обращаясь к таким сюжетам, следует признать, что ироническое или даже агрессивное отношение некоторых ученых и журналистов к "новым версиям истории" как исключительно "дилетантским" и не заслуживающим ничего, кроме поношения, является непродуктивным и бесперспективным. Ведь такой подход способен вызывать лишь раздражение и ненависть, нисколько не приближая нас к пониманию происходящей смены парадигм. Правильнее было бы строго различать академическую и политическую стороны переписывания истории. Да, многие ревизионистские версии истории страдают недостатком профессионализма. Но разве устоявшиеся версии истории создавались исключительно высокими профессионалами? Разве они были полностью избавлены от конъюнктуры? Что же касается политизации, то она вообще свойственна исторической науке, и в этом смысле "новые версии истории" политизированы ничуть не в большей степени, чем старые. Поэтому отказ от прежней Большой традиции и создание новых "национальных версий прошлого" следует воспринимать как смену символических кодов, как важные изменения в символической системе репрезентации социально-политической реальности. Ведь образы исторических событий, а также списки героев и недругов создают людям важные жизненные ориентиры и служат мощными рычагами мобилизации политической энергии. Именно это и должно стать предметом вдумчивого анализа. Только такой подход может дать нам новые знания и помочь в достижении более глубокого понимания сути современных этнопо-литических процессов. В этом смысле речь должна идти о символической политике, о которой когда-то впервые написал американский политолог М. Эдельман.
Отказавшись от представления о какой-либо единой модели национализма, мы с не меньшим основанием можем отказаться и от представления о сколько-нибудь единой национальной культуре. Единство культуры существует только в головах людей, тогда как на практике мы встречаемся с такими культурами, как общенациональная, этническая, региональная, локальная, не говоря уже о профессиональных, тендерных, молодежных и иных культурах. В этой связи следует признать, что все мы живем одновременно в нескольких разных культурах и эффективно пользуемся ими в своей будничной жизни, порой даже не задумываясь об этом. Однако в своем сознании мы можем выделять в качестве приоритетной одну из этих культур, игнорируя все остальные. В современном мире такой привилегированной культурой нередко оказывается этническая. Иной раз люди придают ей такое большое значение, что не мыслят себя вне ее контекста. В полиэтнич-ном государстве это создает сложные коллизии между доминирующим национализмом и этнонационализмами меньшинств. Опыт таких взаимодействий имеет для нас огромное значение. Поэтому, изучая подобные ситуации, необходимо ставить вопрос о том, реагировал ли национальный проект на меньшинства и каким образом: интегрировал ли он их в нацию (если да, то на каких условиях), или полностью их игнорировал, или даже пытался от них избавиться (этнические чистки)? И каков был ответ меньшинств на Большой национальный проект?
Изучая современность, мы не можем не учитывать, что она грозит национализму новыми мощными вызовами. Глобализация снижает актуальность национального проекта, ослабляет былое всесилие национального государства и, напротив, способствует новому подъему регионализма и оживлению региональных и этнических культур (в частности, благодаря туристическому бизнесу). Следовательно, глобализация, с одной стороны, и регионализм, с другой, ставят под вопрос способность современного национального государства держать ситуацию под своим контролем. В этом контексте и следует понимать призывы некоторых аналитиков отказаться от самого понятия "нация". Жизнь настоятельно требует иных символов единства, и неслучайно в современном мире такой жгучий интерес вызывают религиозная или "цивилизационная" идентичности.
Наконец, занимаясь острой политологической проблематикой, надо помнить, что наши работы будут использовать практики, ссылаясь на "мнения ученых". В этом смысле большие сомнения вызывают утверждения типа того, что "национализм является естественным мировосприятием". Скорее он может восприниматься как "естественное" побуждение, но тогда возникают вопросы: что создает ему такой образ, почему энергия людей направляется именно по этому руслу, что заставляет людей группироваться именно в данную общность и воспринимать именно такую, а не иную идентичность, почему, имея разные социальные статусы и исполняя в обществе разные роли, люди иной раз делают главный акцент именно на этнической идентичности, а не на какой-либо иной (классовой, религиозной, кастовой, региональной и пр.). А ведь мы знаем и о таких контекстах, когда, скажем, классовая или религиозная принадлежность отодвигала этничность на задний план. Но в ряде случаев культурная принадлежность совпадает с классовой; поэтому в западной науке популярны работы, рассматривающие "расу и класс", "этничность и класс".
ЭВОЛЮЦИЯ ВЗГЛЯДОВ НА НАЦИОНАЛИЗМ
Ключевыми понятиями данного труда являются "нация" и "национализм". Их использование имеет свою длинную историю, в течение которой их содержание неоднократно менялось. Мало того, как показывают анализируемые в книге материалы, в современном мире разные "национальные традиции" трактуют их весьма по-разному. В мировом обществоведении существуют две доминирующие концепции национализма, при всем их внешнем различии во многом являющиеся сходными. Первая из них представлена традицией трактовки национализма как явления, порожденного эпохой распространения массового образования и модернизацией. Согласно этому взгляду, суть национализма заключена в коллективистской идее нации как некоем архетипе, воплощающем высшие ценности и составляющем основу государственности и власти. Именно нации позволяют якобы создавать "нормальные" общественные устройства на основе своего "национального самоопределения". Национализм в данном случае оценивается как программа политической мобилизации, узурпирующая основополагающие индивидуалистские ценности и подчиняющая права человека коллективистскому служению нации, которая есть не что иное, как конструируемая элитными элементами общность, имеющая мало общего с "реальной" этнографией или с социологической реальностью. Сторонники второго, "критического", направления в изучении национализма склонны рассматривать последний, особенно в его манифестных политических формах, как политическую утопию и нереализуемый сценарий, вызывающий опасные и разрушительные последствия. Такой взгляд на национализм представляется более адекватным, хотя европоцентристская нормативность и жесткое отрицание национализма как некоего "вируса" являются уязвимыми. По мнению некоторых авторов "новой волны", в изучении национализма "главным в исследовательских подходах сейчас должен быть отход от нормативного космополитизма, функционализма и... узкоисторического взгляда, свойственных господствующей школе англофонных теорий национализма".
Гражданский национализм, основанный на понятии "народа" как территориального сообщества и понятии "нации" как многокультурной политической общности, считается как бы нормой человеческого общежития, по крайней мере с тех пор, как оформилась современная система государств -наиболее мощная из крупных форм социальной группировки людей. Из этой посылки исходят как большинство государственных доктрин, так и международно-правовая практика. Например, безусловным принципом международного права, отраженным в многочисленных декларациях и хартиях по вопросам суверенитета и самоопределения, является дефиниция народа как субъекта самоопределения, именно как "демоса", а не "этноса", т.е. как территориальной, а не этнической общности. Эту достаточно простую вещь никак не могут осознать и внятно объяснить политикам многие отечественные обществоведы, даже из числа тех, кто избрал эти сюжеты сферой своих профессиональных занятий.
Во многих государственных доктринах в той или иной степени присутствуют и считаются морально приемлемыми основы гражданского национализма, причем независимо от степени культурной гомогенности и интегри-рованности политических сообществ. Иногда этот национализм может обретать гипертрофированные для внешнего наблюдателя, но приемлемые для потребителя формы, как, например, присутствие национальных флагов в классных комнатах и на фасадах частных жилищ, исполнение песни "Америка! Америка!" на похоронном церемониале жертв оклахомского взрыва или заявление лидера республиканцев в Конгрессе США Н. Грингича: "Пришло для нас время изменить Америку и всю остальную человеческую расу!" США далеко не единственный пример целенаправленных и довольно результативных усилий по насаждению идеологии государственного национализма. Хотя результативность - это не просто вопрос консолидации самосознания, но и вопрос социальных условий жизни, политики и даже географии. Но даже при, казалось бы, неблагоприятном социально-культурном фоне государственный национализм существует как доминирующая и обще-разделяемая доктрина в большинстве стран, ибо без таковой эти страны просто не могли бы существовать. Примерами могут служить такие много-этничные страны, как Испания, Мексика, Индия, Нигерия и многие другие.
В то же время в определенные исторические моменты, особенно после окончания Первой мировой войны и вслед за завершением холодной войны, этнический национализм обретал влиятельные позиции в мировой политике, в том числе и прежде всего как форма реализации политической воли геополитических соперников-победителей в отношении ослабленных или побежденных регионов и государств. Таковой была вильсоновская доктрина "права наций на самоопределение" применительно главным образом к Центральной и Юго-Восточной Европе в начале XX в. Этим же объясняются отход западного сообщества от хельсинкских принципов и поддержка эт-нонационализма в конце XX в. в регионе бывшего коммунистического мира. В академическом и политико-доктринальном планах это нашло отражение в объяснительной модели "распадающейся империи", которая доминирует в интерпретации событий, произошедших и происходящих на территории бывших СССР и Югославии.
В западной науке, представленной до этого отдельными авторами из числа каталонских, баскских, квебекских, ирландских интеллектуалов, комплиментарный взгляд на этнический национализм ныне нашел более мощную поддержку со стороны академического истеблишмента. Он рассматривает этот вид национализма как закономерную реакцию со стороны культурных сообществ и меньшинств на политический тоталитаризм или нивелирующее воздействие глобальных интеграционных процессов и распространение массовой культуры. Однако такой комплиментарный взгляд распространяется преимущественно на внешний мир и носит более осмотрительный характер применительно к действительности своих собственных отечеств. Мало кто из американских коллег-обществоведов готов отстаивать, скажем, право на самоопределение для гавайской или навахской наций (хотя движения с подобной фразеологией существуют в США), но почти все приемлют аналогичные политические проекты внутри России. Это касается как западной, так и отчасти российской общественной мысли. Для последней никакой "подвижки" и не требовалось в силу глубокой включенности основных постулатов этнонационализма в ведущиеся на протяжении многих лет общественно-политические дискуссии и широкой популярности так называемой советской теории этноса.
Попытки создания обоих типов наций - этногенеалогических и граждан-ско-территориальных - основаны на культуре и идеологии "национализма". Важно понимать этот дуалистический характер национализма, чтобы объяснить сохраняющуюся привлекательность и способность обслуживать более широкие запросы социально-экономического, политического и идеологического характера. Национализм означает одновременно идеологическую доктрину и обширную символическую субстанцию на основе самых разных сентиментов. Идеология национализма базируется на постулате, что мир состоит из отдельных, четко различимых наций, каждая из которых обладает собственным характером. Нация есть единственный легитимный источник политической власти. Каждый индивид должен принадлежать и демонстрировать высшую лояльность одной и только одной нации. Нации должны быть автономны предпочтительно с собственными государствами. Только тогда могут быть обеспечены глобальные свобода и мир. К этой сердцевине националистической доктрины ее приверженцы добавляют самые разные темы и аргументы, отражающие особую историю и "характер" каждой нации. У немцев это выступает в виде представления о языковой чистоте, восходящего к германскому романтизму. У русских националистов мы нередко встречаем рассуждения о национально-религиозной миссии панславизма, у африканских - идеи негритюда.
Но есть нечто общее, что можно назвать культурой национализма, которая пронизывает политическую доктрину во всех ее вариациях. Это, во-первых, повторяющийся центральный мотив или идеалы автономии, единства и идентичности (самосознания). Во-вторых, это полный набор символов и ритуалов, связанных с драматической репрезентацией нации. Существуют как бы ключевые мотивы, проявляющиеся в писаниях и действиях националистов повсюду, хотя и в разной степени. Нам обязательно говорят, что нация должна иметь свой собственный характер и отличаться от всех других (похожих или идентичных наций не бывает). Нация должна быть аутентичной и индивидуальной в национальном смысле. По этой причине нация должна быть "свободной", т.е. действующей автономно на основе "внутренних законов" именно этой абстрактной общности и без каких-либо внешних ограничений. Эти законы и ритмы отражают или выражают безупречное единство гражданского сообщества, где все его члены якобы разделяют общий набор ценностей и представлений и скрепляются общей и единой волей. Братство, семейное равенство и интеграция членов нации являются социальным идеалом, как и территориальное и правовое оформление (выражение) нации. Единение граждан в политическое сообщество основывается на мифе фиктивного происхождения и героической судьбы (иногда страдания). Как пишет Э. Смит, «из этих ключевых мотивов вытекает целая гамма символов, которые выражают культуру и вызывают к жизни драматический образ нации. В национальных флагах и гимнах, мемориалах и памятниках, парадах и церемониях, монетах и банкнотах, столицах и местах публичных собраний, искусствах и ремеслах, музыке и танцах - во всем этом как бы вываривается и формируется гордость и надежда тех, кто обозначается как "общность по истории и судьбе" и кто стремится вылепить себя в образе этих самых идеалов. С этой целью современная нация сограждан должна всегда прибегать к идеализации собственного прошлого, обращаться к мифам об этническом происхождении, линиях преемственности и развитии, и, сверх всего, обретать свои "золотые века", которые определяют ее путь и наделяют ее уверенностью перед лицом неизвестного, а также национальных героев, чьи заслуги и достоинства вдохновляют подражателей и питают экзальтированную веру».
НОВЫЕ СМЫСЛЫ СТАРЫХ ПОДХОДОВ
Давняя традиция изучения национализма пережила два наиболее плодотворных этапа уже в новейшее время и в какой-то мере, казалось бы, дала исчерпывающий ответ на тот самый вопрос о неуловимой природе национализма, которую сравнивали с образом "двуликого Януса". Сначала М. Грох, Э. Геллнер, Э. Хобсбаум, Л. Гринфелд и другие в 1970-1980-е годы раскрыли природу национализма как политического проекта (доктрина плюс основанная на ней практика) и его связь с процессом становления современного государства, развитием капитализма и модернизацией. Затем, отталкиваясь от Б. Андерсона, Р. Брубейкер, Р. Суни, и другие последователи теории социального конструктивизма и интерпретативной антропологии убедительным образом показали дискурсивную природу национализма как одной из наиболее распространенных "практик", которая совсем не означает необходимость реификации (вызывание к жизни) социальных реалий, находящихся в центре националистического дискурса. Скорее сама реальность национализма как форма интеллектуальных и политических дебатов порождает не менее жесткие реальности в форме коллективных мобилизаций на основе эмоций, убеждений, веры, рационального расчета и иррациональных побуждений.
Между тем старые подходы 1960-1980-х годов, связанные прежде всего с именами Уолкера Коннора и Энтони Смита, не были сданы ими же самими, а последний произвел своего рода модификацию своей концепции "этнических корней" наций, придав дополнительный смысл понятиям культурной и эмоциональной приверженности "историческим корням". Интерес и уважение к работам У. Коннора продемонстрировали, в частности, организаторы ежегодного съезда "Американской ассоциации по изучению национальностей", когда в программу 2004 г. была включена специальная сессия, посвященная работам этого ученого. Кроме того, старые реалистские подходы оказались затребованными в новой геополитической ситуации, когда нужно было доказать легитимность так называемых национально-освободительных движений или борьбы за "национальное самоопределение" от имени "не самоопределившихся наций" в рамках бывших СССР и Югославии. Этот запрос сохраняется и поныне в западном экспертном сообществе, но с выборочной направленностью: в отношении одних наций можно допустить, что это "воображаемые сообщества", в отношении других вопрос ставится иначе. Этот вопрос сформулировал директор так называемой Новой атлантической инициативы Радек Сикорский на конференции по теме "Катастрофа в Чечне", прошедшей в Вашингтоне в декабре 2004 г. (уже после Беслана!): "В какой мере Чечня - это проблема терроризма и в какой мере это есть традиционная национально-освободительная борьба?". Отсюда должно быть понятно, что не "воображаемые сообщества", а "примордиальные нации" типа чеченской нации ведут борьбу за свое национальное освобождение и самоопределение.
Следовательно, желание использовать трактовку национализма как программу и как орудие борьбы конкретных исторических субъектов под названием нации за свои освобождение, статус, интересы и права оказывается очень востребованным в новых геополитических соперничествах. Именно это политическое обстоятельство продлевает жизнь традиционным интерпретациям, которым обучены не только старые профессора и их студенты, но и политики и общественные активисты вышеупомянутых "движений" и "борьбы". «Мы стали называть себя единой "нацией Дене" вместо старых племенных названий, чтобы все аборигенные группы Северо-Западных Территорий получили от канадского правительства территориальное самоуправление и другие права», - заявил одному из нас (В.А. Тишкову, когда он проводил свои исследования в Канаде) 20 лет тому назад индейский лидер Уильям Кафки. "У нас настроение революционное. Всю жизнь нас обучали, что такое национально-освободительные движения и революции", - сказал ему Теймаз Абубакаров, министр в правительстве Дудаева и руководитель чеченской делегации на переговорах в декабре 1994 г. Однако если тех, кто в Канаде и США посмел бросить вызов существующему государству, посадили в тюрьму как "сепаратистов", то тех, кто встал на путь вооруженной сецессии в России, назвали "борцами за свободу". Похоже, что политические симпатии в пользу избранных "борющихся наций" (грузин, украинцев, эстонцев и других бывших советских меньшинств) будут сохраняться еще очень долго, так же как будет сохраняться взгляд на аналогичные ситуации (абхазы, южные осетины, курды и другие) как на внешне манипулируемые мобилизации.
Есть еще одно важное обстоятельство, продлевающее жизнь традиционному взгляду на национализм. В рамках новой исследовательской парадигмы "постколониальности" многие историки, антропологи, политологи из стран Азии и Африки, а также западные ученые, выходцы из бывших колониальных стран, с большой пользой используют концепт национализма для изучения ранних форм антиколониальных движений этнокультурного характера и тем самым для дополнительной легитимации нынешних зачастую достаточно неустойчивых национальных государств. Постколониализм как концепт оказался интеллектуальной подпоркой для обоснования этнических и других партикулярных корней новых национализмов в странах Азии и Африки, причем в обеих его ипостасях - гражданской (индийский, индонезийский, ланкийский национализмы) и этнокультурной (бенгальский, сингальский, тамильский национализмы). Здесь исследовательское поле только еще разрабатывается, и сегодня число специалистов по национализму в Индии или в Индонезии уже превышает число их коллег в Великобритании или США. Безусловно, развитие местных сообществ в зонах колониального мира или в протогосударственных сообществах неколонизованных регионов, включая некоторые формы "высокой культуры", как, например, письменность и газеты у индейцев Флориды до европейской колонизации или существование и деятельность бенгальской элиты в период британского колониального господства, представляет большой интерес для истории.
ГОСУДАРСТВО В ИЗУЧЕНИИ НАЦИОНАЛИЗМА
Под изучение национализма все больше попадают темы и сюжеты, имеющие косвенное отношение к национализму и сами по себе представляющие самостоятельные исследовательские поля для разных дисциплин - от истории до политологии. Так, например, в исследовательское поле национализма оказался втянутым такой организующий концепт и политическая субстанция, как "государство", по той причине, что все государства пребывают в категории "национальных государств" или "наций-государств" и, конечно, проводят политику национальной консолидации и обеспечения национальных интересов. В более ранних работах один из нас уже высказывался по поводу того, что возникшее в эпоху формирования современных государств понятие "национальное государство", как и понятие "государство-нация", имели смысл только в противопоставлении их уходящим с исторической сцены политическим образованиям, основанным на божественном происхождении верховной власти и на их имперской (точнее, императорской) форме. Странным образом это обозначение дожило до сегодняшнего дня, по сути утратив свой сущностный смысл, ибо сегодня уже нет государств, которые не самоопределяли бы себя как национальные государства, имея при этом многоэтнич-ный состав населения. Моноэтничных государств в мире не существует, как их не существовало и в прошлом. В тех редких случаях, когда используется термин "многонациональное государство", как, например, в Российской Федерации, это на самом деле означает "многоэтничное государство", ибо в России термин "нация" отдан в исключительное владение населяющих страну этнических общностей. Но в остальных своих базовых проявлениях (территория, гражданство, конституция, институты власти, законы, идеология, образование, символика, идентичность) Россия - это национальное государство, образованное многоэтничной российской нацией (россияне), а не "государствообразующими" русскими, татарами, чувашами и другими этническими общностями. Равно, как Великобритания, есть национальное государство британской нации, а не англичан, шотландцев, ирландцев или уэльсцев, а Испания - национальное государство испанской нации, а не кастильцев, каталонцев или басков. Едва ли найдется хотя бы одно государство из входящих в состав Организации Объединенных Наций, готовое объявить себя или согласиться с тем, что оно является "не национальным государством" по той причине, что его население состоит из граждан разной этнической (расовой, религиозной) принадлежности.
Таким образом, многолетние и изнуряющие исследования того, как и когда формируются национальные государства и какие из них до сих пор ими не стали или не могут таковыми считаться ("нация не сформировалась", "единый рынок не сложился" и т.п.), в силу изначально ошибочной задачи не могли принести удовлетворительные результаты. В действительности имеет место исторический процесс (или эпоха) формирования и редких случаев распада государств современного типа с разной формой политического устройства, в которых в разное время, с разной долей успеха и в разных формах совершаются политические и идеологические усилия по утверждению концепта единого народа или нации (кстати, в большинстве стран мира последнее слово даже и неизвестно). Делается это для обеспечения необходимой солидарности, лояльности и даже любви и преданности населения "своему государству" в целях более эффективного управления, организации общественной жизни, обеспечения внутреннего согласия и внешней защиты (без лояльности граждане не пойдут служить в армию, а без патриотизма не будут воевать). Эти усилия стали необходимы с момента ухода с исторической арены государств старого типа, когда источник власти и легитимность государства определялись "помазанником Божьим" и "хозяином земли Русской" (как это было в Российской империи). Именно с этим связано почти обязательное появление понятия "народа" (нации) как суверена и источника власти.
Некоторые исследователи возводят начало национализма в том или ином государстве не к появлению самого слова "нация", а к возникновению в общественном дискурсе понятия "народ". Так, например, Лиа Гринфелд, американская исследовательница истории национализма в разных регионах мира, полагает, что в России национализм рождается с появлением объединяющего и внеэтнического понятия "российский народ", т.е. во времена М.В. Ломоносова и Н.М. Карамзина. Последний, как известно, написал специальный очерк "О российском народе". Ясно, что это еще было время преобладающей неграмотности, многоязычия и многобожия, если говорить о массе населения, которое никак на могло осознавать себя единым российским народом. Но это было время именно появления элитных усилий по использованию и внедрению самого концепта, который подвергался постоянным вызовам со стороны сторонников партикулярных (этнических, регионально-местных, религиозных) идентичностей. Если мы признаем дискурсивную природу национализма без нации, а не некую идеологию существующего коллективного тела под именем "нация", тогда такой подход к выявлению корней и природы национализма приемлем. Но, к сожалению, многие исследователи исходят из реалистского (эссенциалистского) мировидения: если есть национализм, то должна быть и реальная нация или же общность на пути к тому, чтобы стать нацией.
Например, бесплоден поиск ответа на вопрос (его задают исследователи или сторонники государственного/гражданского национализма), когда Франция стала национальным государством, обретя тем самым якобы некое новое качество по сравнению с прежним, или на вопрос в другом варианте (его задают исследователи и сторонники этнического национализма) - когда французская нация обрела "свое" национальное государство? Известно, что Франция больше, чем какое-либо другое государство, "озабочено" проблемой нации и в какой-то степени является родоначальником самого концепта нации как согражданства (так называемое якобинское понимание нации). Во время Второй империи и Третьей республики (вторая половина XIX в.) вопрос об утверждении французской идентичности и своего рода пропаганда единой французской нации и ее культурного превосходства были одними из главных приоритетов власти и интеллектуальной элиты. Немецкий историк Вольфрам Кайзер убедительно показал это на примере французского участия во всемирных выставках: "В 1855 г., когда первая всемирная выставка прошла в Париже, французский язык на самом деле был чужим языком во многих частях Франции, где существовали региональные языки и местные диалекты. Многие французы были неграмотны, и национальная печать развивалась очень медленно. Короче, патриотические чувства не казались столь естественными для многих жителей страны, особенно за пределами Парижа. В 1855 году французская нация еще во многом оставалась воображаемой общностью и существовала прежде всего в умах политической и культурной элит".
Элитное происхождение национализма, казалось бы, сегодня признается всеми. Одновременно остаются популярными трактовки М. Гроха и Э. Гел-лнера об успешном рекрутировании массового сознания в пользу идеи нации и выдвигаемых от имени нации политических проектов. Приведем замечание одного из специалистов по проблемам этничности и национализма Томаса Эриксена: «На уровне самосознания национальная принадлежность - это вопрос веры. Нация, представляемая националистами как "народ" (уо1к), является продуктом идеологии национализма, а не наоборот. Нация возникает с момента, когда группа влиятельных людей решает, что именно так должно быть. И в большинстве случаев нация начинается как явление, порождаемое городской элитой. Тем не менее, чтобы стать эффективным политическим средством, эта идея должна распространиться на массовом уровне».
Действительно, судя по последним исследованиям, для "возникновения нации" одной элитарной идеи бывает недостаточно. Греческий историк Ставрос Бороз в своей статье в журнале "Национальные идентичности"61 установил, что во второй половине XIX в. внедряемая высшими слоями общества и бюрократиями национальная символика далеко не так уж и захватывала "массы". В Лондоне национализм и национальные символы связывались с респектабельностью и совсем не затрагивали интересы и чувства бедных и большинства неграмотного населения. В Афинах упор греческого национализма на неоклассицизм и на мобилизацию греческого классического прошлого совсем никак не отразился на простых людях, для которых все это классическое наследие, включая язык Гомера, были пустым звуком. Общность среди греков и афинян появляется только ко времени балканских войн и Первой мировой войны, когда простые солдаты узнали друг о друге, о других местах и обычаях и составили более широкое представление о том, что есть их страна "Греция". В Лондоне только миграция в центральную часть города из пригородов и из других мест благодаря дешевому транспорту породила ощущение общности и придала смысл национализму, ибо теперь он начал что-то значить конкретно для простого человека, чем просто распевание гимна или ношение Юнион-Джека.
Установление момента и характера "нациеобразования" или "нациестроительства" - вопросы, которым посвящены сотни книг и тысячи статей. Но по сути это не вопросы состояния коллективных тел и определения их "зрелости" по неким признакам (как узнают по цвету созрела ли тыква). Это есть вопросы изучения дискурса по поводу нации, прежде всего элитных усилий по утверждению общегражданской идентичности под объединяющим словом "нация". Реальная культурная гомогенность населения страны или же характер власти (империя, монархия, республика, колония и прочее) к установлению того, "когда есть нация", отношения не имеют. Тем самым было бы целесообразно из современной исследовательской повестки исключить все эти устаревшие дебаты, которые лишь косвенным образом касаются вопросов изучения исторического характера и типологии государств.
ЭТНИЧНОСТЬ В ИЗУЧЕНИИ НАЦИОНАЛИЗМА
Под исследования национализма попадает также феномен этничности и обширное поле этнических штудий. Причина здесь все та же: этничность в своей политической форме очень часто обращается к категории "нация", равно как и гражданские сообщества, в которых присутствует соответствующий дискурс, обращаются к образу единой культуры или единых этнических корней ("этнические корни наций", если использовать название книги Э. Смита). Первоначально это было характерно только для Европы, где родились сама эта категория и ее двойной смысл: якобинский (как согражданство) и австро-марксистский (как этнонация). Правда, Б. Андерсон - один из наиболее проницательных исследователей национализма - использовал в своей известной книге исторический материал XVШ-XIX столетий по странам Западного полушария. В XX в. "национализированная" этничность распространилась по всему миру, затронув как большие этнические сообщества, желающие обрести доминирующий статус в рамках существующего политического порядка или же стремящихся разрушить статус-кво и обрести собственную государственность, так и малые, включая так называемые аборигенные культуры. Например, метафору "первых наций" стали активно использовать аборигенные общины Америки, Азии и Австралии. Как только в политическом лексиконе этнической мобилизации появляется категория "нация", так почти все эти случаи оказываются объектом изучения национализма в его втором основном варианте -этнического национализма.
Однако в какой мере оправдано вовлечение в проблематику национализма изучение прошлых и современных форм коллективной идентичности и солидарности, а также их политических проявлений, основанных на реальных или мифологизированных представлениях о культурном единстве и древних этнических корнях тех или иных групп населения и даже изолированных популяций? Э. Смит поместил в своей книге в качестве иллюстрации "древних европейских наций" карту политических и протополитических образований в Европе в начале XVII в. Это - сотни княжеств, городских и торгово-коммерческих образований, других административно оформленных территориальных сообществ, из которых со временем сложились разными путями, но чаще всего "огнем и железом", современные европейские государства. Однако прямого отношения к неким этнически гомогенным единицам, т.е. к социальным группировкам людей на основе одного языка и одной культурной традиции, эти образования не имеют. Они основывались прежде всего на принципах сеньориальных, династических, религиозных или же просто на политической воле завоевателей и той или иной степени лояльности рядовых членов этих образований, а также интересах протоэлит. При близком рассмотрении культурная схожесть оказывалась далеко не на самом важном месте, если только это не была приверженность вере.
Приведем один из примеров некорректности поиска корней наций и национализма в неких древних этносах, которые уже якобы имели не только коллективное самосознание, но и солидарное поведение и политические образования, т.е. представляли собой протонации. Многие отечественные историки и активисты современного национализма склонны как бы опрокидывать в прошлое представления о гомогенных этнических сообществах, которые достаточно легко устанавливаются в условиях нынешней политизированной этничности, пережившей эпоху модернизации. Татарская националистическая версия считает Булгарское государство и Золотую Орду ранними политическими образованиями татарского народа. Русско-центристская историческая версия считает Новгородское княжество и Московскую Русь русскими государствами. Обе сходятся в том, что Куликовская битва 1380 г. была битвой русских с татарами. На самом же деле Золотая Орда была многоэтничным образованием с преобладающим кипчакским (половецким) языком общения, и в ее состав входили десятки, если не сотни, различных этнических общностей. Новгородское княжество было своего рода конфедерацией славянских и угро-финских народов, а Московская Русь была еще более многоэтничным образованием. На Куликовом поле сражались не русские с татарами (такие коалиции были невозможны), а сторонники централизованного государства и его противники. В войске Дмитрия Донского были татары, в стане Мамая были и русские. При этом следует учитывать, кого именно считали русскими и татарами современники и какое меняющееся содержание в эти обозначения вкладывают последующие поколения обозревателей и аналитиков. Ясно одно, что этнически гомогенных государств на территории нашей страны не существовало, ибо этничность не была политически организующим принципом.
Еще меньшую роль этничность, а тем более этнические сообщества (если таковые вообще существовали как самосознающие себя по этому принципу социальные группировки людей) играли в древние времена, т.е. до эпохи средневековья. Тем не менее российская исследовательница В.П. Буданова составила обширный реестр встречающихся в античных и раннесредневековых источниках групповых названий, представив их как карту реально существовавших народов-этносов эпохи "великого переселения народов".
ИНСТИТУАЛИЗАЦИИ ИЗУЧЕНИЯ НАЦИОНАЛИЗМА
Безграничной экспансии исследовательского поля национализма способствуют некоторые "неаккуратные" научно-организационные формы в виде ассоциаций и журналов многочисленных специалистов по национализму. Так, например, созданная в 1990 г. при Лондонской школе экономики и политических наук "Ассоциация по изучению этничности и национализма" издает журналы под названием "Нации и национализм" и "Исследования по этничности и национализму". Хотя, как мы видели, этнонационализм действительно апеллирует к этничности, этническая тематика этим отнюдь не ограничивается, равно как национализм не сводится к одной из своих форм. Поэтому объединение двух смежных полей (государство и этничность) в рамках единой тематики национализма вряд ли оправдано. Издаваемый под редакцией Э. Смита журнал "Нации и национализм" вообще считает, что национализм - это центральная проблема современного мира, особенно после распада СССР. Тем самым одна из центральных тем историографии нового и новейшего времени - формирование коллективных идентичностей по государству или по этнической общности, которая далеко выходит за рамки национализма как такового, попала в эту категорию. А причина для такой расширительной трактовки опять же кроется в языковой традиции обозначать вполне самостоятельную исследовательскую проблему идентичности с прилагательным "национальная".
В результате конкурирующее поле, обозначенное другим научным журналом - "Национальные идентичности" (выходит с 1999 г.), его издатели обозначают следующим образом: «Исследование формирования и выражения национальной идентичности от античности до наших дней, выявление роли в конструировании идентичности как культурных (язык, архитектура, музыка, гендер, религия, медиа, спорт, контакты с "другими" и т.д.), так и политических (государственные формы, войны, границы) факторов и как эти факторы идентичности складывались и изменялись во времени. Историческое значение "нации" в политическом и культурном смыслах будет рассматриваться во взаимосвязи с другими важными и в ряде случаев противостоящими формами идентичности, такими, как религия, регион, племя или класс». Таким образом, энтузиасты исследования идентичности вполне обоснованно понимают под ними разные формы коллективных солидарностей, которые действительно обнаруживаются с античных и даже с более древних времен. Но только причем здесь прилагательное "национальные", если изначально слово "нация" означало в романских языках "рожденные в одном месте", а в германском средневековье - студенческие землячества и купеческие гильдии? Здесь налицо еще одна форма научной расширительности, окончательно запутывающая смысловое поле, к которому применяется категория "нации" и производное от нее прилагательное "национальный". Кстати, один из первых номеров этого журнала был посвящен именно репрезентации "национальных идентичностей" государств, участвовавших во всемирных выставках (ярмарках) начиная с середины XIX в.
Именно по причине "концептуальной трясины" (определение Клиффорда Гирца), в которой оказались современные штудии национализма, одним из нас было предложено в качестве одного из методологических выходов "забыть о нации", т.е. отказаться от данной категории анализа как несостоятельной и изучать государства как государства, этничность как этничность, идентичность как идентичность, а "нацию" воспринимать как политически и идеологически значимую метафору коллективного обозначения, за исключительное право пользования которой исторически состязаются две формы человеческих коллективов - государственные и этнические сообщества. Если же такой отказ невозможен в силу ментальной инерции и политической нагруженности, тогда следует признать возможность двойственного обозначения или двух типов наций - гражданской (политической) и культурной (этнической). Последнее, на наш взгляд, есть компромисс, с которым мы вынуждены согласиться, пока не сложился более широкий консенсус в научном сообществе. Из этого компромисса исходила идеология данного научного проекта, в котором приняли участие известные российские историки и этнологи, подготовившие коллективную работу под столь обязывающим названием "Национализм в мировой истории".
Мы исходим из того, что изучение национализма остается важной научной задачей не потому, что до сих пор не выяснена до конца природа этого исторического феномена или он не проиллюстрирован на достаточном количестве стран и исторических сюжетов. А потому, что в мире уже на протяжении почти двух столетий существует националистический дискурс, порождающий националистические практики, крайне значимые для общественной жизни многих стран и регионов. Исходя из этого, мы определяем национализм как идеологический концепт и основанную на нем политическую практику, которые базируются на том, что коллективные общности под названием нации являются естественной и легитимной основой организации государств, их хозяйственной, социальной и культурной жизни, и члены нации должны демонстрировать свою преданность, а государство и лидеры - ставить выше всего и отстаивать интересы нации. Между тем, как отмечал еще Геллнер, за националистическими лозунгами и идеологиями могут скрываться и иные реалии.
Опубликовано Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М.: Наука, 2007. С. 4-24.
Комментариев нет:
Отправить комментарий