Теория воображаемых сообществ Бенедикта Андерсона

 

Бенедикт Андерсон - английский политолог и социолог. Самой известной его работой стала книга “Воображаемые сообщества”, в которой автор рассуждает о проблеме возникновения наций.

Краеугольным камнем этой теории является идея о том, что книгопечатание (или “печатный капитализм”) стало пусковым механизмом для формирования наций. Одной из стартовых точек начала данного процесса можно считать 1500, в котором, как пишет автор, было напечатано 20 миллионов книг, что явилось началом эпохи “механического воспроизводства”. Но что же важного было в этом процессе? Автор пишет, что до этой эпохи основным языком чиновников и отчасти элиты являлся латинский. Он был недоступен для широких масс населения, которые, в свою очередь, разговаривали на множественных диалектах и не всегда могли понимать выходцев из других областей. Латинский также был языком церкви и воспринимался широкими слоями как сакральный язык. Да и сама элита средних веков почти не разговаривала на языке крестьян. Но в Европе, вольно или нет, начался процесс унификации языка, в том числе ради тех же административных нужд. Поначалу не было речи о повсеместном насаждении какого-то одного варианта. Но именно массовая печать начала порождать некие более-менее стандартные варианты языка, которые вскоре стали полем коммуникации для все более широких слоев населения. Подстегнула этот процесс Реформация, начавшая переводить священные тексты на местные языки и заниматься просвещением для более широких слоев.^[1] Также массовая печать и унификация языка создавали почву для языковой устойчивости и создания образа древности.^[2] Взамен старого христианского воображаемого сообщества стало формироваться нечто иное, протяженности новых сообществ в географическом плане совпадали с существующими политическими границами, которые могли дополняться новыми завоеваниями.^[3]

Продолжающаяся лексикографическая революция также стала порождать идею о том, что тот или иной язык является собственностью той группы людей, которая им и разговаривает. эти группы в воображении стали занимать свое автономное место среди равных. ^[4] Этот импульс был подхвачен элитой и в результате среди европейских и средиземноморских монархий вскоре наметилась тенденция власти создать некую национальную самоидентификацию. “Романовы открыли, что они великороссы, Ганноверы — что они англичане, Гогенцоллерны — что они немцы…”^[5] Это было нужно для дополнительной легитимации существующей тогда власти, поскольку в обществе развитого книгопечатания, растущей популярности науки и скептицизма простая апелляция к древности или к мнимой священности уже попросту не работала. С другой стороны, это порождало перед династиями новую проблему: называя себя немцем, русским, французом и т.д., монарх мог навлечь на себя гнев широких слоев в случае провала своей политики или “предательства” тех, кто сам считал себя немцем, русским, французом.^[6]

Можно выделить несколько моделей процесса национализации.

В России власть проводила попытки насаждения русского языка нерусскому населению, пытаясь сварить ( как выразился Андерсон) разные народы в нечто единое.^[7] Несколько иначе проходил процесс в Британии, где также происходило насаждение языка в колониях. Это открывало новые преимущества для представителей среднего класса и торговли, которые ринулись на новые земли в поисках лучшей доли и расширения рынков сбыта. Казалось бы, что между этими двумя моделями нет различий, но все дело в территории: если Российская империя была гомогенна и в любой город империи можно было добраться по сухопутному пути, то Британская представляла собой большое количество неизведанных территорий, где право вершить политику было только у небольшого количества населения Туманного Альбиона.^[8] Несколько иначе обстояло дело в Японии, стране, представляющей третью модель национализации. Здесь дело проходило с легкостью, поскольку сама Япония была долгое время изолирована, что способствовало естественному процессу спайки разных диалектов в один язык. Конечно, жители разных отдаленных точек иногда могли с трудом понимать друг друга, но когда элиты начали процесс насаждения единого японского языка, это не вызвало у населения никакого отторжения. Более того, среди высших и средних слоев населения была популярна мысль, что “мы лучше всех”. После окончания изоляции, появившиеся толпы иностранцев вызвали отторжение у части общества на почве ненависти к чужакам.^[9]

Другим инструментом формирования понятия стала снова старая добрая апелляция к древности. Если в средневековых государствах подчеркивать свой древний статус могли только правящие династии, то теперь эта самая пресловутая древность стала атрибутом всей нации. Теперь каждая нация стремилась считать себя как можно более древней, насколько древней, насколько это позволяли археологические открытия. Да и сама история, по мнению автора, мыслилась как история “великих событий” или “великих вождей”.^[10]

Таким образом, к XIX веку формируется пласт “официальных национализмов” (как это называет  Хью Сетон-Уотсон), которые порождаются преимущественно элитой, которая стала теперь бояться либо исключений из нового общества либо боялась стать маргинальной группой.^[11] Также все этим модели и стратегии национализации вскоре были приняты и сымитированы в некоторых странах неевропейской культуры.

Что же в итоге стала представлять из себя нация? Мы знаем, что человек, рожденный и живущий в данной воображаемой парадигме считает, что история его национального сообщества имеет глубокие древние корни, владеет тем же вариантом языка, на котором говорят его сообщники, а также считает, что весь остальной мир состоит из наций и что эти нации равны между собой (ну по Андерсену получается, что последний пункт долгое время не относился к японцам, разве что). Также другим атрибутом нации со временем стала открытость, поскольку у представителей другой нации, решивших сменить одно на другое, появилась возможность натурализации. Это парадокс, потому что, в то же время, нация боится чужих и строится на противопоставлении себя и другой нации.^[12]

Именно с этого противопоставления, по Андерсену, начинается другое явление - национализм. Его важное отличие - это боязнь “смешения крови”, соединения свой нации или какой-либо другой. Например, с точки зрения националиста негры (ниггеры) плохи уже просто потому что в них течет негритянская кровь и смешать свою кровь с кровью своей нации нельзя, это ее осквернит^[13].

Другое явление - расизм, Андерсон объясняет не в идеологии нации,  а в идеях правящего класса. Автор пишет, что в этом случае, как расизм так и антисемитизм проявляют себя не поверх национальных границ, а внутри них. Эти идеи являются инструментом правящего класса для проведения внутренних репрессий против неугодных и подтверждения своего господства.^[14] Ярким примером классовости этого явления, по мнению автора, является колониальная “солидарность белых”, когда какими бы ни были отношения между своими нациями, белые европейцы проявляли солидарность на территориях колоний, в том числе против местного населения. Своим надгосударственным характером эта солидарность тождественна солидарности европейских аристократий.^[15]

Сам же Андерсон подчеркивает особый вариант зарождения национализма в данном регионе: изначально новые территории административно делились по мере их освоения, население, проживающее в них, оказалось очень сплоченным в результате климатического фактора и плохого развития дорог и иных средств коммуникации, эти люди жили почти что в изоляции. Также изначально политика Мадрида превратила эти регионы в отдельные экономические зоны: им было запрещено конкурировать как и Испанией так и друг с другом. Люди, строящие политическую карьеру в американских колониях, были как бы закрыты в пределах своей территории, Андерсон называет их паломниками, поскольку в средневековом мире путешествие к святым местам могло психологически объединить разных людей на основании веры. Здесь же паломники от политики ощущали не только территориальные рамки, но и фатальность своего положения вне зависимости от происхождения. К тому же, в отличие от туземного населения, креольцы обладали понятиями о европейской культуре и могли, взяв в руки оружие, пойти себя защищать. К этому добавился и вскоре печатный капитализм, когда газеты сначала имели чисто местечковый характер и писались местными, но вскоре стали освещать и мировые события, вызывая у читателей психологическое чувство одновременности происхождения мировых событий со своей жизнью.^[16]

В заключение своей книги, Андерсон пишет о том, что даже после революций новые правительства, изначально стремившиеся стереть националистический шовинизм старого режима, начинают наступать на те же грабли: после революции в России столицей осталась Москва как это и было при императоре, в КНР произошла такая же ситуация. Новая власть ради своей легитимации тоже постепенно будет обращаться к националистически окрашенным приемам. Что же следует делать нам в этом случае? Андерсон пишет о том, что самое главное, что мы можем предпринять - это изучать опыт прошлого и историю конструирования и эволюции идей прошлого, ведь если обратить свой взор на будущее, то там будут валяться старые добрые грабли.^[17]

 

В предисловии к российскому изданию, философ и социолог Светлана Баньковская критикует Андерсона. Она ставит вопрос о воображении как таковом. Могут ли два человека представить себя членами некоего сообщества? Для нее, воображение у человека включается, когда речь идет о неких не очевидных вещах, которые ускользают от человека и ему приходится как бы через фантазию “приближать” их обратно к себе. Баньковская считает, что слово “воображение” здесь вовсе не уместно, потому что общество и социальные связи являются для человека вещью самоочевидной. “Но почему обязательно воображение? Почему не привычка, не память, не верность…” такой вопрос она ставит перед читателями и автором концепции.^[18] Судя по всему, она действительно не поняла эту концепцию до конца. Возможно, в ее мировоззрении человеческое общество и человеческие взаимоотношения являются весьма объективной вещью, которая не нуждается в воображении. Однако главный посыл Андерсона заключается в том, что все общественные отношения являются искусственно с конструируемыми самими людьми. Например, новые нормы морали (нормы сетевого этикета, о которых много говорят в последнее время, к примеру) впервые созревают именно как идея в умах людей и распространяются также в виде идеи, информации. Также искусственно была сконструирована идея нации (и она наверняка продолжит идейно эволюционировать), также понятие о нации живет только у нас в голове, потому что культурная среда, в которой мы находимся, приучила нас обращать внимание на внешность и язык представителей других регионов. Если честно, было очень… странно читать такого рода критику от человека с образованием философа, уж эти-то ребята точно знают толк в идеях и конструируемых понятиях.

Также критику модели Андерсона можно найти в работе Дж. Бройи “Подходы к исследованию национализма”. Он пишет о том, что концепция Андерсона хорошо подходит, когда мы имеем дело с двумя случаями: первый- когда та или иная нация постоянно развивает свое понятие о нации и есть вторая группа, которая нацелена на сотрудничество с имперскими государствами и второй случай - когда идея нации распространяется на подчиненные культурные группы, которые обитают на периферии государства. Автор считает, что концепция работает в случае с французским Индокитаем, странами Латинской Америки, британской Восточной Африки, но плохо показывает себя в случае с Россией и Индией. Бройи отмечает, что концепция хороша, когда мы прослеживаем эволюцию тех или иных идей в умах элит, но она не объясняет, какой отклик эти идеи должны вызвать у масс населения. Бройи подчеркивает, что в истории было много случаев, когда элиты выстраивали огромные мифо-символические комплексы, которые, в конце концов, не прижились в обществе. Также автор отмечает, что в некоторых случаях националистическое мировоззрение не формируется до момента начала национально-освободительного движения. Бройи приводит в пример движение сопротивления на Греческом полуострове, когда его участники в своих описаниях использовали эллинские термины, но суть их концепции опиралась не на свое собственное мнение, а на общественное мнение Запада. Таким образом, этот подход не развивает аспект об общественных чувствах, ответной реакции общество на распространение национальной идеи. Например, среди немецких элит до 1830 года было множество концепции национального толка, но теория Андерсона хорошо подходит для описания развития самих этих концепций.^[19]

Что касается вопроса перенимания идей национализма, то сам Андерсон также пишет об этом явлении, описывая зарождение национальной идеи в креольских сообществах и по ходу изложения время от времени касается этих упоминаний. Более того, если мы продолжим идею Андерсона, то распространение печатного капитализма на весь мир и развитие вропоцентричного образования в колониях явно рано или поздно способно привести к перенимаю идеи нации и национализма во многих уголках мира. Аргумент Бройи о том, что модель распространения национализма не подходит, например, Индии слишком слаб, поскольку это как раз тот случай, когда местечковые элиты и местное европейское население, находящиеся на периферии стремятся заручиться крепкими контактами с центром.

Верно замечание о том, что сам вопрос перенимания этих идей и вопрос ответной реакции широких слоев общества на формирование нации действительно очень интересен. Но современные исследования, посвященные вопросам общественных дискурсов как раз стремятся изучить два аспекта формирования и распространения того или иного дискурса: первый - как формировалась (“воображалась”, как сказал бы Андерсон) идея и второе- как все слои общества на нее реагировали. В плане изучения первого аспекта “Воображаемые сообщества” - эталон. Интересно, что также не дает на этот вопрос ответ Лия Гринфельд. Возможно на данный момент исследовательских возможностей историков вполне достаточно для изучения верхушки общества и интеллигенции в разные исторические эпохи. В таком случае, вопрос о реакции низших слоев на те или иные идеи не снимается и является, безусловно, перспективной темой для изучения.

Также стоит отметить, что Андерсон часто апеллирует марксистскими терминами и призывает в конце книги не навешивать на марксистов ярлык националистов ( с чем можно поспорить), для классического марксизма характерно рассмотрение вопроса с экономической точки зрения в первую и главную очередь. Сам же Андерсон невольно переключается с экономики на историю идей и на то, как дискурс формировался не сколько рыночными отношениями, столько элитами. И здесь мы видим потенциал, живучесть истории идей как направления.

Список источников и литературы

Источники:

1.    Бенедикт Андерсон Воображаемые сообщества. М.: Кучково поле, 2016. 416 с.

Литература:

2.    Национализм: теории и политическая история Сидорина Татьяна Юрьевна 3.3.1 Б. Андерсон: национализм и политизация культуры // document.wikireading.ru URL: https://document.wikireading.ru/hXjZRf1a30 (дата обращения: 02.12.2023.).

---

^[1] Бенедикт Андерсон Воображаемые сообщества. М.: Кучково поле, 2016. С. 100.

^[2] Там же С. 102.

^[3] Там же С. 104.

^[4] Там же С. 156.

^[5] Цит. по С. 158.

^[6] Там же С. 158.

^[7] Там же С. 163.

^[8] Там же С. 165-170.

^[9] Там же С. 174-179.

^[10] Там же С. 192.

^[11] Там же С. 193.

^[12] Там же С. 242.

^[13] Там же С. 247.

^[14] Там же С. 248.

^[15] Там же С. 252.

^[16] Там же С. 128.

^[17] Там же С. 264.

^[18] Там же С. 11.

^[19] Национализм: теории и политическая история Сидорина Татьяна Юрьевна 3.3.1 Б. Андерсон: национализм и политизация культуры // document.wikireading.ru URL: https://document.wikireading.ru/hXjZRf1a30 (дата обращения: 02.12.2023.).

Теория национализма Лии Гринфельд: преимущества и недостатки

Что такое национализм?

Для Гринфельд это, в первую очередь, своеобразный стиль мышления или социальная картина мира, которая предопределяет современное общество. По её мнению, национализм появился раньше всех прочих атрибутов общества модерна. Сама исследовательница признается, что человек, в отличие от животных, мыслит мир уникально через призму символизма, а не через генетическую память.

Другими словами, для человека именно сознание определяет бытие.^[1] Основным компонентом национализма является теория нации, которая, в свою очередь, состоит из пяти элементов: секуляризма, выражающегося в том, что для людей особую важность имеет то, что происходит в рамках их сообщества, гуманизма — идеи о том, что людские нужды превыше всего, идее всеобщего равенства, которая позволяет каждому человеку чувствовать себя частью нации, и народный суверенитет — признание того, что источником власти является сам народ. Таким образом, национальная идентичность человека конструируется на основании его принадлежности к этому самому «народу» и в этом плане неоднородное общество своего государства мыслится человеком как нечто единое.^[2]

Вторая очень важная идея в рамках нации — это идеальный национальный образ самих себя. Гринфельд выделяет в целом три таких образа: индивидуалистический-гражданский, коллективистский-гражданский и коллективистский-этнический. В первом случае нация мыслится как совокупность индивидов, каждый из которых в отдельности сохраняет свою субъектность, второй тип предполагает, что нация — это самостоятельная сущность, которая также имеет свои собственные интересы, при третьем типе считается, что национальность может быть передана человеку только генетически, от родителей, в эту нацию трудно влиться, если человек «не свой». К первому типу можно отнести бывшие колонии Британской империи и саму Великобританию, где есть акцент на развитие экономики ради благополучия каждого отдельно взятого индивида. Примером второго типа может стать Россия, где процветания индивида не самая важная цель, а иногда нация может этим пренебречь ради неких своих целей.^[3]

Как возникла нация?

В первую очередь, это произошло в Англии, а именно после окончания войны Алой и Белой роз. Этот средневековый династийный конфликт повлек за собой действительно неожиданное последствие. Дело в том, что по своей сути он был межэлитным и, в конце концов, слой аристократии сильно уменьшился. Новой администрации Генриха VII было необходимо рекрутировать в этот слой выходцев более низшего порядка («common people») для создания новой аристократии. И это действительно пошатнуло сознание общества. Дело в том, что средневековое общество мыслилось как строго очерченное по сословиям и выходцы из одного сословия не могли «получить повышение» перейдя в другое, так как этот статус всегда наследовался. Теперь английскому обществу пришлось стать более мобильным и эгалитарным. А это повлекло за собой представление об Англии как о сообществе, состоящем из индивидов.^[4]

Распространение национальной идеи.

Здесь в концепции Гринфельд главное место занимает ситуация аномии —т. е., ситуации в которой наблюдаются кризисные явления в сфере социальных норм, социальных институтов и проч. По ее мнению, когда общество впадает в такое состояние, оно вынуждено искать пути решения и трансформироваться для преодоления трудностей. Национализм возник именно в ситуации аномии и также благодаря ей он и распространялся.

Такая же ситуация произошла и во Франции XVII века, когда начался кризис аристократии. Французская знать постепенно теряла свои привилегии и влияние на политику. В связи с этим, она ощущала себя как бы униженной, приравненной к остальному народу. И чтобы найти выход из этой ситуации, было два пути: как-то снова отдалиться от народа, либо переосмыслить само понятие «народ» в более высокостатусном ключе. Аристократия пыталась в течение всего XVII в. пойти обоими путями, но, в конце концов, возобладал именно второй вариант. Этому способствовало несколько факторов: во-первых, в модерновом обществе социальный статус стал базироваться на заслугах перед нацией, это позволяло не только знати, но и тем, кто стремился войти в аристократический круг, прилагать усилия на этом поприще и приобрести престиж на основании собственных заслуг.^[5]

Во-вторых, этого потребовали начавшиеся центробежные процессы в государственном устройстве Франции, когда заслуги также стали важным критерием для службы. Уже в годы правления Людовика XIV было определено понятие «нации» как «исконного» население всей Франции. К этому добавилось и английское определение. Англия, на тот момент, совершила метаморфоз и из отсталого периферийного общества превратилась в довольно мощное европейское государство, что не могло не поражать французских националистов, которые стали подчеркивать преимущества Англии перед Францией.^[6] Таким образом, основы английского национализма, который мыслился как равенство всех жителей страны, вскоре было взято на вооружение французскими интеллектуалами, которые стремились к новому патриотизму по-английски. Англия стала мыслиться землёй свободы и даже на некоторый период затмила идеалы классической античности в общественном дискурсе.^[7]  От короля стали требовать исполнять свой священный долг правильного правления по отношению к своим подданным.

К французскому понятию о нации добавился концепт священности, который пытались культивировать короли, но изначально по отношению к своей собственной особе, то есть, обожествлять себя. С появлением национализма у короны нашелся достойный противник в этом деле: король всё же был живым человеком из плоти и крови, в то время как нация была абстрактным конструктом и обожествлять нечто абстрактное стало проще. Король сохранял свой имидж божественности еще некоторое время, но в людском сознании, увы, нельзя, чтобы существовало две божественности. Одного из них, в конце концов, французы вскоре и это будет именно божественность монарха.^[8]

Таким образом, на примере Франции видно механизм распространения национализма через аномию. Интересно, что сам этот процесс начинается именно в верхних слоях общества. Если обратиться к другим странам, которые описывает Гринфельд, то там был практически идентичный сценарий.

В Германии идея национализма распространялась в связи с угасанием политической мощи и необходимости самоактуализации в основном для Bildungsbürgertum (дословно «образованная буржуазия»). Политическая элита вскоре превратила этот национализм в ненависть к французам (и в меньшей степени к англичанам), что и определило его специфику.^[9]

В России национальную идею пытался перенять еще Петр Великий, но настоящий импульс идея получила в связи с кризисом дворянства, когда их начали теснить выходцы из низших слоев, сумевшие получить образование и пойти на службу. Но главным и самым мощным импульсом стал комплекс в связи с технологическим отставанием от Запада.^[10] Впрочем, как это знакомо нам и сейчас! Здесь можно увидеть яркий пример, когда заложенная еще не начальном этапе формирования особенность до сих пор сохраняется практически в неизменном виде и в современном российском национализме.

Из всего вышеперечисленного следует, что механизм распространения национализма через аномию и ресентимент (конструирование образа врага) почти универсален. Ведь тоже самое можно наблюдать и в Америке. Здесь, в отличие от всех прочих стран, аномия поразила не интеллектуалов и верхи общества, а почти практически все социальные слои: британцы также считали колонистов частью нации, но нижестоящей. Это идеологически обосновывало факт вмешательства британцев во внутренние дела колоний, что и спровоцировало грядущий взрыв и отделение от империи. Американцы не преминули использовать и дополнительно идеологически обосновать право нации на отречение от своего правителя в случае, если он плохо исполняет обязанности и вредит своим подданным.

Более того, американский национализм, по мнению Гринфельд, окончательно снял оковы с индивидуальных желаний личности и предоставил индивиду полную свободу действий ради своего собственного блага, что лихо подстегнуло капитализм в Америке.^[11]

Критика теории Гринфельд

Первым слабым местом этой теории является источниковая база. Дело в том, что Гринфельд фактически изучает национализм в рамках истории идей, поэтому она пытается анализировать носители этих самых идей — сочинения, публицистику, литературные источники и т.д. Она полагает, что остальные группы населения также смело подхватывали эти идеи, но так ли это было на самом деле? Вероятно, что нет.  Вопрос о том, как воспринимались идеи национализма среди широких слоев, остается открытым. Эта теория имеет громадное поле для изучения.^[12] К тому же, Гринфельд не уделяет внимание вопросу о механизма распространения национализма в общественном дискурсе. Открытыми остаются проблемы моделей социальной передачи идеи от центра к периферии. В связи с этим, также открыт вопрос о том, как идея нации влияла на быт и социальную реальность.

Также Гринфельд трактует национализм как идею «духа капитализма». Но пока можно наблюдать нехватку материала для изучения того, как национализм влиял на экономические процессы в обществах Нового и Новейшего времени. К тому же, данная теория не является (ну во всяком случае, на этот момент) мейнстримом в проблематике наций и национализма, поскольку здесь скорее господствует структуралистский подход (Э. Геллнер, Э. Смит, Э. Хобсбаум, Б. Андерсон, М. Манн). Теория Гринфельд выходит за рамки уже сложившегося консенсуса в научном обществе. С одной стороны, это оригинальный подход, но с другой — возникает проблема верификации тех фактов, которые представляет Гринфельд.

В самой теории можно найти противоречие, поскольку она говорит о семействе национализмов, где нет ресентимента — это национализмы, возникшие на базе английского (американский, канадский, австралийский и прочие).^[13]

Еще одним минусом можно считать тот факт, что Гринфельд выделяет образец «идеальной» национальной идентичности. Для нее это английский и американский национализмы. Вероятно, она считает, что самое главное в нации — это стремление каждого её индивида к индивидуализму, и что еще важнее, национальность способна возвысить каждого члена общества, и что сейчас она играет роль инструмента для придания «достоинства» каждому члену. Если английский национализм индивидуалистический, то все остальные обязательно коллективистские.^[14] «Нет более великой и — страшной — ошибки, чем считать, что все нации рождены и созданы равными. Люди рождаются равными, но нации — нет».^[15] Гринфельд фактически возвышает англо-американский тип нации над остальными. В принципе, понятно в чьих интересах писались её работа. Для современных исследователей такое ранжирование по шкале ценностей это не вопрос научной объективности, это уже уход в плоскость морали.

Также Мальцев и Алавердян считают, что на данный момент ещё не произошло окончательное определение нации, то есть нет радикального «метафизического» понятия о нации, которое бы совмещало реальное и действительное. Либеральные установки в данном вопросе некорректны.^[16] Иначе говоря, нация, по-прежнему находится в контексте исторической динамики.

Если привести в пример некоторые более частные моменты, то в предисловии к книге Вера Брофман пишет о том, что Гринфельд, якобы, плохо знает российскую историю. У автора рецензии вызывает вопрос тот факт, что, по ее мнению, Гринфельд считает российский национализм заимствованным и агрессивным. Впрочем, в отсутствии хорошего материала для изучения Брофман винит самих российских исследователей, которые не написали достойных книг по российской же социологии.^[17]

Преимущества теории Гринфельд

Тем не менее, если мы отбросим особенно последний пункт критики, данная теория вполне может жить и развиваться. Гринфельд утверждает, что именно идеи и сознательные установки человека сподвигают его к тому или иному действию, а значит и общество действует в соответствии со своими властными дискурсами, со своей картиной мира. Исходя из этого мы можем лучше понять ментальность современных и исторических обществ и лучше понять мотивацию не только целого сообщества, но и конкретного индивида к тому или иному действию. Также это помогает понять и специфику национализмов в каждой отдельно взятой страны. Например, если взять вопрос о развитии торговли в Англии и отношении английского общества к капитализму, или вопрос о том, почему российскую общественность (особенно элиту) так волнует вопрос об обретении новой духовности или собственного оригинального пути, отличного от западного.

Также, если взять за основу исследования международные отношения, то здесь стоит понимать, что современный мир — это постоянная конкуренция различных национальных интересов. Фактически эта точка зрения и используется при попытках анализа международных отношений, что только подтверждает тот факт, что в этом вопросе Гринфельд взяла абсолютно верный курс.

Также Гринфельд предложила оригинальную и вполне рабочую идею о распространении национализма через механизм аномии в обществе. Ведь именно начальная стадия развития той или иной идеи во многом её и определяет. Такой подход позволяет не только отличить особенности каждого отдельного национализма, но и попытаться понять их или, во всяком случае, найти корни этих отличий.^[18]

Перспективы

Гринфельд утверждает, что у каждого национализма есть своя специфика и это открывает большие возможности для изучения самых разных национализмов с точки зрения аномии, ресентимента и обретения своей специфики.

Также, как уже было подчеркнуто, пока что плохо изучены механизмы распространения национализма от интеллектуалов и элит в более низшие слои населения. Кроме того, открытым остается вопрос о том, как национальная идея меняла картину мира людей разных слоев и как она заставляла их предпринимать определенные действия на разных уровнях от бытового до политического.

Список литературы и источников

Источники

1.    Гринфельд, Л. Национализм. Пять путей к современности / Л. Гринфельд. Москва : ПЕРСЭ, 2012. — 528 с.

Литература

1.    Нохрин И. М. Идея, которая создала современность: теория национализма Лии Гринфелд // Диалог со временем. 2021. Вып. 74. С. 19–32

2.    Мальцев К. Г., Алавердян А. Л. Представления национализма: структура, содержание, критика // Интеллект. Инновации. Инвестиции. 2021. №3. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/predstavlenie-natsionalizma-struktura-soderzhanie-kritika (дата обращения: 10.12.2023).

---

^[1] Нохрин И. М. Идея, которая создала современность. Теория национализма Лии Гринфельд // Диалог со временем. 2021. №74. С. 20.

^[2] Там же С. 21.

^[3] Там же С. 21-22.

^[4] Там же С. 23.

^[5] Л. Гринфельд Национализм. Пять путей к современности. М.: ПЕРСЭ, 2012. С. 152.

^[6] Там же С. 154.

^[7] Там же С. 156.

^[8] Там же С. 164.

^[9] Там же С. 340.

^[10] Там же С. 225.

^[11] Там же С. 399.

^[12] Нохрин И. М. Указ соч. С. 29.

^[13] Там же С. 30.

^[14] Мальцев К. Г., Алавердян А. Л. Представления национализма: структура, содержание, критика // Интеллект. Инновации. Инвестиции. 2021. №3. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/predstavlenie-natsionalizma-struktura-soderzhanie-kritika (дата обращения: 10.12.2023).

^[15] Л. Гринфельд. Указ. соч. С. 465.

^[16] Мальцев Константин Геннадьевич, Алавердян Артем Левушович. Указ соч.

^[17] Л. Гринфельд. Указ. соч. С. 7.

^[18] Нохрин И. М. Указ соч. С. 31.