Анализ интеграционных взаимодействий в Восточной Азии уместно предварить уточнением границ региона, в отношении которых продолжаются споры. В Восточной Азии географические границы зон интеграционных тенденций подвижны. Наиболее недавний пример всплеска интереса к этой теме — проведение, начиная с декабря 2005 г., восточноазиатских саммитов, на которые было решено пригласить Индию, Австралию и Новую Зеландию, которые, строго говоря, к Восточной Азии не относятся.
Многие авторы полагают, что состав региона следует определять исходя из включенности стран в его хозяйство. Российский Дальний Восток, например, должен был бы географически принадлежать к Восточной Азии, но чаще, в зарубежных работах, не относится к ней — во многом из-за недостаточно активного участия находящихся там субъектов РФ в экономической жизни восточноазиатских государств. Норвежский исследователь Бьорн Хеттне и американский специалист по Восточной Азии Гарри Хардинг вообще отрицают факт существования в мире «естественных (географических) регионов указывая, что вопрос о конфигурации региона может решаться по-разному, в зависимости от сферы сотрудничества. В отечественной науке с этим подходом отчасти согласуется определение региона, предложенное А. Д. Воскресенским, который понимает под ним «совокупность явлений международной жизни, протекающих в определенны территориально-временных координатах, объединенных общей логикой таким образом, что эта логика и координаты ее существования являются взаимообусловленными».
Разумнее всего рассматривать Восточноазиатский регион как совокупность двух субрегиональных фрагментов — Северо-Восточной (СВА)" и Юго-Восточной Азии (ЮВА). Их развитие не было изолированным, но всегда характеризовалось рядом особенностей, влияющих на трансформацию в единый политико-экономический регион.
Во-первых, в отличие от Северо-Восточной Азии (Китая, Кореи и Японии) институт современной государственности в Юго-Восточной Азии возник сравнительно недавно. За исключением Таиланда, большая часть современных стран субрегиона подверглась колонизации западными державами (Британией, Францией, Голландией, Испанией, США) и обрела независимость только в 1940-1950-х годах.
Получив суверенитет недавно, государства ЮВА были озабочены его сохранением. Ощущение уязвимости суверенитета периодически обострялось из-за необходимости борьбы за него либо в силу идеологического размежевания мира в XX в. (Камбоджа, Лаос, Вьетнам, Мьянма и Таиланд, Сингапур, Индонезия, Филиппины, Малайзия), либо в моменты осложнения внутрирегиональных отношений («противоборство» между Малайзией и Индонезией по статусу о. Борнео в 1963-1965 гг., «исторжение» Сингапура из состава Малайской Федерации в 1965 г.).
Во-вторых, Юго-Восточная Азия исторически была более плотно встроена в систему мировой торговли. Даже сегодня свыше 25% мировых торговых потоков проходят через Малаккский пролив, соединяющий Индийский океан с Тихим. Япония, Китай и Корея, напротив, ограждали себя от внешнего, в том числе экономического, проникновения. Как следствие, в странах ЮВА в XX в. развился стойкий комплекс зависимости от прямых зарубежных инвестиций (ПЗИ) и внешней торговли. Сингапур, например, в начале 1960-х годов стал строить свою экономическую стратегию на активном привлечении американских инвестиций в электронику. К началу 2010-х годов на контролируемые зарубежным капиталом компании приходится до 80% экспорта страны, а общий объем зарубежных инвестиций превышает половину всех капиталовложений в стране. Та же ситуация характерна для Малайзии, Таиланда, Филиппин и Вьетнама. Для сравнения: в Японии, Южной Корее и на Тайване эта величина составляет 2, 7 и 10% соответственно. Сегодня, в отличие от колониальных времен, свыше 50% ПЗИ и внешней торговли стран ЮВА приходится на соседние восточноазиатские страны. Это — одно из свидетельств идущей в регионе экономической интеграции. Психологически ее процесс облегчается исторически сформировавшейся терпимостью государств субрегиона к доминированию иностранного элемента в структуре инвестиций и торговли.
В-третьих, серьезным нематериальным ресурсом стран Юго-Восточной Азии является наличие активных сторонников сближения среди государственных лидеров, направляющих интеграционный процесс в интересах не крупных региональных держав, а малых и средних игроков, каковых в регионе большинство. Инициативы премьер-министра Малайзии Махатхира Мохамада (1981-2003), премьер-министра Сингапура Ли Куан 10 (1959-1990), лидера Таиланда Таксина Шинаватры (2001-2006) на годы вперед определили содержание такой версии повестки дня регионального сближения. Эти лидеры ввели в интеграционный дискурс темы «общих азиатских ценностей» и закрытой «азиатской» экономической группировки.
Подобные идеи не приобрели бы большого резонанса, если бы не возникший в пору деколонизации феномен азиатской солидарности, коллективного действия малых и средних стран, осознавших свою силу в сплочении и единстве. Развитие экономического сотрудничества на групповой, региональной основе — один из наиболее популярных политических лозунгов среди большинства стран в этой части мира. Региональным лидерам — Японии и Китаю — с начала 1980-х годов приходилось соглашаться с необходимостью прислушиваться к мнению АСЕАН и принимать его как единственную основу для обсуждения почти любых вопросов интеграционного характера. Если в ЕС интеграцию направляли наиболее крупные страны (Франция и Германия), то в Восточной Азии — малые и средние (государства АСЕАН).
Важным фактором слияния субрегионов в единый регион в 1980— 1990-х годах стало желание Японии (и США) осуществить передислокацию трудоемких, «грязных» производств в страны Юго-Восточной Азии, обеспечив себе дальнейший технологический рывок. Ущерб для экологии в ЮВА осознавался не менее остро, чем в Японии, но экономический выигрыш для малых и средних стран от переносимой индустрии его перевесил.
При этом форсированное хозяйственное развитие СВА в существенной мере подпитывалась поставками сырья из юго-восточной части региона. Экономический рост толкал государства обеих частей Восточной Азии друг к другу, связывая их сначала узами торговли, производства и сырьевых поставок, а затем — необходимостью валютно-финансовой и технологической координации. Объединение субрегионов в регион происходило под действием растущей, прежде всего экономической, взаимозависимости. При этом наиболее заметную, инициирующую, роль в интеграционных процессах играли политики стран ЮВА, на импульсы которых реагировали Япония и США как потенциальные технологические и инвестиционные доноры.
К началу 2010-х годов слияние юго-восточного и северо-восточного фрагментов региона в единый экономический комплекс в основном завершилось. В начале 1960-х годов доля внутрирегиональной торговли в Восточной Азии составляла 25%, в 1980 г. — около 35%, а в 2010 г. — более 55%. Аналогичный показатель для НАФТА равнялся 43%, а для ЕС — 65%. Эта доля несколько ниже в Юго-Восточной Азии (АСЕАН) — 22% и выше в Северо-Восточной Азии — 26%. С 1997 по 2007 г. торговый оборот между Японией и Китаем, Китаем и АСЕАН, Китаем и Южной Кореей возрос соответственно в четыре, шесть и восемь раз. По показателю доли внутрирегиональной торговли Восточноазиатский регион обошел Североамериканский (НАФТА) — 44,5% и приближается к группе государств—членов Европейского Союза (60,3%).
Укрепилось место Восточноазиатского региона в мировой экономике. В 1960 г. на него приходилось только 4% валового мирового продукта (ВМП), а такие страны, как Южная Корея, по уровню подушевого дохода находились на той же ступени развития, что и страны Черной Африки. В 1995 г. в регионе создавалось 25% ВМП, а сама Восточная Азия стала одним из трех центров мирового хозяйства наряду с Европой и Северной Америкой. В конце 2000-х годов в этой части мира создавалось более четверти технологий. Расширение ниши региона в мировой экономической системе во многом оказалось возможным благодаря интеграции составляющих его стран.
Для разговора об интеграции в Восточной Азии есть серьезные основания. Во-первых, важным аспектом интеграционных усилий является координация политики в ряде областей взаимодействия — торговой, транспортной, финансовой, отчасти экологической. В этой части мира нельзя говорить о проведении «общих политик», как в Евросоюзе. В то же время в некоторых сферах парадигма коллективного согласованного действия начинает преобладать над разрозненными индивидуальными шагами отдельных государств. Так, АСЕАН выступает консолидированным игроком на торгово-экономических (ВТО) или международно-политических переговорах (в отношениях с ЕС, США, Россией и Индией), сначала вырабатывая свою позицию между собой, а затем оглашая ее в качестве коллективной переговорной платформы.
Во-вторых, страны региона добиваются сближения своих экономик через гармонизацию технических требований и введение единых правил происхождения товаров, хотя они и пробуют достичь этого без движения к наднациональности. Для реализации цели сближения страны региона осуществляют меры, безусловно, интеграционного характера, предусматривающие либерализацию экономического пространства, включая облегчение режима перемещения товаров, услуг, капитала и рабочей силы. В принятой в 2007 г. в Сингапуре «Дорожной карте по созданию Экономического сообщества АСЕАН» была сформулирована среднесрочная цель построения к 2015 г. «единого рынка и единой производственной базы в масштабе Восточноазиатского региона». Речь при этом, разумеется, идет не о «сплошной» либерализации, как в ЕС. Страны региона движутся по пути более избирательного сращивания своих экономик, учитывающего степень зрелости конкретных отраслей хозяйства отдельных стран-членов.
В-третьих, после азиатского кризиса 1997-1998 гг. к координации политик добавился новый инструмент интеграции — создание общих «пулов» ресурсов с общим же управлением, которое наиболее ярко проявилось в действиях по защите финансовых систем стран региона от валютных колебаний, когда страны АПТ фактически сформировали единый фонд для стабилизации колебаний курсов национальных валют. В этом же русле находятся меры по созданию общего рынка облигаций стран АПТ.
В-четвертых, в странах региона сложилось понимание «свой» — «чужой», закрепленное взаимными правами и привилегиями, которые не распространяются на внегрупповых партнеров. Так, говоря о предпосылках полноценного сообщества АСЕАН, стороны отметили важность «осознания преимуществ региональной интеграции на базе уже существующих проектов как между собой, так и с партнерами, и шагов по созданию регионального сообщества, стремящегося к общей идентичности».
Видный норвежский исследователь интеграции Б. Хеттне писал, что интеграция развивается благодаря наличию объективных факторов сплочения — в социальной сфере (этнический состав, язык, религия, культура, история, сознание общей истории), в экономической сфере (торговля, инвестиции, финансы), в политической сфере (тип режима, идеология), в организационной сфере (региональные институты). Разнимая его положения, британский ученый-теоретик, профессор Оксфордского университета Э. Харэлл утверждал, что исходными предпосылками интеграции могут быть: (1) сложившееся представление об объективности существования некого региона и (2) разделяемая его жителями идентичность. Первое позволяет очертить географические пределы того или иного региона, а второе указывает на формирование регионального самосознания, в котором жители данного региона отделяют себя от жителей любых других регионов (негативная идентичность) и в котором ключевые вопросы развития трактуются в основном единообразно (позитивная идентичность).
Трактуя феномен региональной идентичности, авторы не демонстрируют единодушия или тем более оптимизма. Отталкиваясь от концепции Б. Андерсона, заметившего еще в 1983 г., что создание «воображаемых сообществ» (сообществ, соединенных узами общей идентичности) достаточно затруднено даже в рамках национального политического пространства, британский исследователь из Йоркского университета М. Бисон отмечал, что эта задача становится практически нереализуемой в сравнительно недавно освободившихся странах Юго-Восточной Азии, не говоря уже об уровне целого региона, где формированию общей идентичности препятствуют застарелые межгосударственные противоречия. «Отказ Франции поддержать проект Конституционного договора [в 2005 г.] и развернувшиеся борения вокруг принятия Турции в ряды Европейского Союза служат серьезным напоминанием о том, как трудно решаются вопросы национальной и региональной идентичности даже в регионах с многолетней традицией успешного сотрудничества».
Стремясь формализовать дискурс идентичности, Э. Харэлл попытался конкретизировать понятие «представление о регионе», выдвинув два дифференцирующих критерия: (1) регион играет важную роль во взаимоотношениях каждой отдельной страны с остальным миром; (2) уровень региона образует платформу для координации политических курсов внутри самого региона.
«Эффект интеграции, таким образом, ощутим, если посредством региональной кооперации государства, участвующие в ней, могут кумулятивно оказывать влияние на мировой сцене и решать внутренние и региональные проблемы более эффективно, чем каждое из них по отдельности. Регионом в этом смысле можно условно считать совокупность сопредельных государств, политическое, экономическое и иное развитие которых переплетено настолько плотно, что анализ каждой страны в отдельности оказывается явно недостаточным».
В Восточной Азии фиксируется рост транснациональных социальных движений, формирование общей массовой культуры (на основе японской и южнокорейской), что способствует укреплению чувства сопринадлежности к региону. Правда, в той региональной идентичности, о которой можно говорить сегодня в Восточноазиатском регионе, отчетливо преобладает ее общеазиатская (а не восточноазиатская) составляющая.
В ЕС фактором консолидации принято считать чувство «принадлежности к Европе». Общеевропейская («мы живем в Европе») и региональная («мы — граждане ЕС) идентичности почти не различимы, и сложно определить, которая из них является питательной средой интеграционных идей. В Восточной Азии структура «интегрирующей идентичности» другая. Граждане стран АСЕАН, Китая или Южной Кореи, конечно, ощущают себя жителями тихоокеанских стран. Но мощнее на них воздействует знание о сопринадлежности к «угнетавшейся Азии» и непринадлежности к «угнетавшей Европе».
В географически компактной Европе основой сближения относительно легко оказалась четко сформулированная «европейская идея». Жителям Восточной Азии, конечно, тоже была известна «идея Азии». Но в силу гигантских размеров этой части света и ее культурной разнородности «азиатская идея» обладала гораздо меньшим потенциалом интеграционного сближения, поскольку в несравненно большей степени, чем в Европе, дробилась многообразием огромных азиатских частей-регионов и выполнять функцию региональной идеи в каком-то одном из них не могла без угрозы отрицания себя самой как идеи общеазиатской. Эта идентичность во многом все еще питается историческими комплексами — идеей своего рода мирного реванша азиатских стран за десятилетия колониальных унижений. Данный политико-психологический идейный комплекс оказывается достаточным, чтобы быть двигателем региональной интеграции при ее нынешних темпах и формах развития. Так или иначе, срок протекания интеграционных процессов среди стран Восточной Азии — более 40 лет: начиная с возникновения Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН) в 1967 г. — позволяет констатировать устойчивую ориентацию участииков интеграции на преференциальностъ отношений друг с другом, приоритетность развития внутригрупповых связей по отношению к внегрупповым, готовность ради этого предоставлять друг другу на взаимной основе особые права, льготы и привилегии.
В-пятых, на протяжении последних пятнадцати лет в регионе шло оформление многостороннего механизма выработки общих действий в сфере безопасности — Регионального форума АСЕАН, участники которого говорят о возможности «гармонизации позиций». Не случайно с конца 1990-х годов официальные лица стран АСЕАН и АПТ стали регулярно характеризовать сотрудничество между собой словом «интеграция». В Ханойском плане действий АСЕАН 1998 г. стороны декларировали намерение «продолжить усилия по ускорению взаимовыгодной интеграции образующих ее стран и народов ради содействия миру, стабильности и благосостоянию в регионе».
С точки зрения субъектов интеграционных взаимодействий в Восточной Азии сложилась пестрая картина региональной интеграции, которую условно можно отнести к «очагово-сетевому» типу. В этой части мира действуют три в разной степени консолидированных очага интеграции. Первый представлен Ассоциацией стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), объединяющей все страны ЮВА, за исключением Восточного Тимора, и производным от него механизмом сотрудничества «АСЕАН плюс три» (АПТ) с участием Китая, Южной Кореи и Японии. Как и в случае с зарубежной Европой, в Восточной Азии «ядро» интеграции выкристаллизовалось там, где в наибольшей мере действовал фактор географической близости.
АПТ появился во время Азиатского финансового кризиса 1997— 1998 гг. как инструмент коллективной защиты экономик региона от валютно-финансовых катаклизмов в будущем. Важно, что АПТ не является организацией в полном смысле слова. Эта структура функционирует при АСЕАН, выступая ее специализированным органом финансовой координации. «Внешние» участники АПТ — Китай, Южная Корея и Япония — постепенно движутся к ассоциированному членству в АСЕАН.
Хотя внутри образуемого ими интеграционного комплекса процессы сближения протекают неравномерно, АПТ совместно с АСЕАН воплощает основное многостороннее организационное и экономическое ядро восточноазиатской интеграции. Наблюдаемая между составляющими этого ядра асинхронность в темпах и интенсивности сближения до некоторой степени напоминает ту, которая характерна для ЕС, где есть более интегрированные «старые» и менее интегрированные «новые» члены. Более того, по инициативе АСЕАН и фактически под ее эгидой осуществляется интеграционное строительство во всем Восточноазиатском регионе.
Второй очаг восточноазиатской интеграции представлен японо-американским интеграционным комплексом, «закамуфлированным» под военно-политический союз. За истекшие полвека он превратился в систему интенсивных военно-политических, инвестиционных и интеллектуальных взаимодействий, вполне отвечающих строгим критериям интеграции. Как и в случае Франции и Германии, он вырос из опыта преодоления вооруженной конфронтации Второй мировой войны.
В конце 1980-х годов оба этих комплекса оказались внутри обрамляющей их трансрегиональной группировки АТЭС — организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества, включающей 21 страну и территорию, омываемую Тихим океаном — как в Восточной Азии, так и в Северной и Южной Америках и Океании, — и также заявившую о своей интеграционной природе. Это фактически третий очаг интеграции, внутри которого оказались два более консолидированных интеграционных «ядра». Отношения в рамках рыхлого АТЭС начинают напоминать скорее связи сетевого типа, назначение которых состоит в смягчении наметившейся между двумя другими центрами регионального сближения конкуренции.
АТЭС ставила выгодную в первую очередь неазиатским странам (США и Австралии) и в меньшей степени Японии задачу удержать интеграцию в АСЕАН в более открытом режиме, обеспечив в ней присутствие «белых стран». Аналитически АТЭС очерчивает максимально широкий географический предел восточноазиатской интеграции, в кратко- и среднесрочной перспективе явно не достижимый. Собственно интеграционная компонента в деятельности АТЭС представлена в меньшей степени. Согласно Богорской декларации, принятой на втором саммите АТЭС в Индонезии в ноябре 1994 г., была выдвинута цель создания зоны свободной торговли сначала для развитых государств-членов в 2010 г. и для развивающихся — к 2020 г. Первая часть этой цели не выполнена. Нет оснований думать, что будет выполнена и вторая. Сегодня АТЭС действует преимущественно как механизм консультаций стран Тихоокеанского бассейна, обсуждающих наиболее важные проблемы экономического развития, а в 2000-х годах — и безопасности.
С точки зрения самоидентификации участников интеграция в регионе представлена двумя типами взаимодействия. Группировки первого типа открыто провозглашают и решают задачи межгосударственного сближения. Это прежде всего признаваемое политиками и учеными «ядро» — АСЕАН, наиболее старое и наиболее влиятельное с точки зрения способности консолидации региона. Важно оговориться, что после нескольких туров расширения в 1990-х годах в АСЕАН наметился разрыв в экономическом развитии и внешнеполитической стратегии между «старыми» и «новыми» участниками, что невольно выводит на аналогию со «старой» и «новой» Европой в практике ЕС. Вот почему фактически интеграционное ядро АСЕАН функционирует в составе пяти первоначальных членов — Индонезии, Малайзии, Филиппин, Сингапура и Таиланда, а также примкнувшего к ним в 1984 г. Брунея. Именно в этих рамках в 2003 г. в регионе заработала первая полноценная зона свободной торговли. К нему примыкает механизм АПТ. Интеграционные задачи провозглашает и АТЭС.
Второй тип взаимодействия характерен для японо-американского комплекса, который формально не ставит перед собой задачи интеграционного характера. Он выглядит как обычный военно-политический союз, но на деле является наиболее тесно интегрированным в экономическом смысле образованием в регионе. Оно индуцировало и продолжает индуцировать мощные протоинтеграционные импульсы, влияющие на динамику интеграции в АСЕАН и АПТ.
Многие авторы полагают, что состав региона следует определять исходя из включенности стран в его хозяйство. Российский Дальний Восток, например, должен был бы географически принадлежать к Восточной Азии, но чаще, в зарубежных работах, не относится к ней — во многом из-за недостаточно активного участия находящихся там субъектов РФ в экономической жизни восточноазиатских государств. Норвежский исследователь Бьорн Хеттне и американский специалист по Восточной Азии Гарри Хардинг вообще отрицают факт существования в мире «естественных (географических) регионов указывая, что вопрос о конфигурации региона может решаться по-разному, в зависимости от сферы сотрудничества. В отечественной науке с этим подходом отчасти согласуется определение региона, предложенное А. Д. Воскресенским, который понимает под ним «совокупность явлений международной жизни, протекающих в определенны территориально-временных координатах, объединенных общей логикой таким образом, что эта логика и координаты ее существования являются взаимообусловленными».
Разумнее всего рассматривать Восточноазиатский регион как совокупность двух субрегиональных фрагментов — Северо-Восточной (СВА)" и Юго-Восточной Азии (ЮВА). Их развитие не было изолированным, но всегда характеризовалось рядом особенностей, влияющих на трансформацию в единый политико-экономический регион.
Во-первых, в отличие от Северо-Восточной Азии (Китая, Кореи и Японии) институт современной государственности в Юго-Восточной Азии возник сравнительно недавно. За исключением Таиланда, большая часть современных стран субрегиона подверглась колонизации западными державами (Британией, Францией, Голландией, Испанией, США) и обрела независимость только в 1940-1950-х годах.
 |
| Восточноазиатский регион |
Во-вторых, Юго-Восточная Азия исторически была более плотно встроена в систему мировой торговли. Даже сегодня свыше 25% мировых торговых потоков проходят через Малаккский пролив, соединяющий Индийский океан с Тихим. Япония, Китай и Корея, напротив, ограждали себя от внешнего, в том числе экономического, проникновения. Как следствие, в странах ЮВА в XX в. развился стойкий комплекс зависимости от прямых зарубежных инвестиций (ПЗИ) и внешней торговли. Сингапур, например, в начале 1960-х годов стал строить свою экономическую стратегию на активном привлечении американских инвестиций в электронику. К началу 2010-х годов на контролируемые зарубежным капиталом компании приходится до 80% экспорта страны, а общий объем зарубежных инвестиций превышает половину всех капиталовложений в стране. Та же ситуация характерна для Малайзии, Таиланда, Филиппин и Вьетнама. Для сравнения: в Японии, Южной Корее и на Тайване эта величина составляет 2, 7 и 10% соответственно. Сегодня, в отличие от колониальных времен, свыше 50% ПЗИ и внешней торговли стран ЮВА приходится на соседние восточноазиатские страны. Это — одно из свидетельств идущей в регионе экономической интеграции. Психологически ее процесс облегчается исторически сформировавшейся терпимостью государств субрегиона к доминированию иностранного элемента в структуре инвестиций и торговли.
В-третьих, серьезным нематериальным ресурсом стран Юго-Восточной Азии является наличие активных сторонников сближения среди государственных лидеров, направляющих интеграционный процесс в интересах не крупных региональных держав, а малых и средних игроков, каковых в регионе большинство. Инициативы премьер-министра Малайзии Махатхира Мохамада (1981-2003), премьер-министра Сингапура Ли Куан 10 (1959-1990), лидера Таиланда Таксина Шинаватры (2001-2006) на годы вперед определили содержание такой версии повестки дня регионального сближения. Эти лидеры ввели в интеграционный дискурс темы «общих азиатских ценностей» и закрытой «азиатской» экономической группировки.
Подобные идеи не приобрели бы большого резонанса, если бы не возникший в пору деколонизации феномен азиатской солидарности, коллективного действия малых и средних стран, осознавших свою силу в сплочении и единстве. Развитие экономического сотрудничества на групповой, региональной основе — один из наиболее популярных политических лозунгов среди большинства стран в этой части мира. Региональным лидерам — Японии и Китаю — с начала 1980-х годов приходилось соглашаться с необходимостью прислушиваться к мнению АСЕАН и принимать его как единственную основу для обсуждения почти любых вопросов интеграционного характера. Если в ЕС интеграцию направляли наиболее крупные страны (Франция и Германия), то в Восточной Азии — малые и средние (государства АСЕАН).
Важным фактором слияния субрегионов в единый регион в 1980— 1990-х годах стало желание Японии (и США) осуществить передислокацию трудоемких, «грязных» производств в страны Юго-Восточной Азии, обеспечив себе дальнейший технологический рывок. Ущерб для экологии в ЮВА осознавался не менее остро, чем в Японии, но экономический выигрыш для малых и средних стран от переносимой индустрии его перевесил.
 |
| Юго-Восточная Азия |
К началу 2010-х годов слияние юго-восточного и северо-восточного фрагментов региона в единый экономический комплекс в основном завершилось. В начале 1960-х годов доля внутрирегиональной торговли в Восточной Азии составляла 25%, в 1980 г. — около 35%, а в 2010 г. — более 55%. Аналогичный показатель для НАФТА равнялся 43%, а для ЕС — 65%. Эта доля несколько ниже в Юго-Восточной Азии (АСЕАН) — 22% и выше в Северо-Восточной Азии — 26%. С 1997 по 2007 г. торговый оборот между Японией и Китаем, Китаем и АСЕАН, Китаем и Южной Кореей возрос соответственно в четыре, шесть и восемь раз. По показателю доли внутрирегиональной торговли Восточноазиатский регион обошел Североамериканский (НАФТА) — 44,5% и приближается к группе государств—членов Европейского Союза (60,3%).
Укрепилось место Восточноазиатского региона в мировой экономике. В 1960 г. на него приходилось только 4% валового мирового продукта (ВМП), а такие страны, как Южная Корея, по уровню подушевого дохода находились на той же ступени развития, что и страны Черной Африки. В 1995 г. в регионе создавалось 25% ВМП, а сама Восточная Азия стала одним из трех центров мирового хозяйства наряду с Европой и Северной Америкой. В конце 2000-х годов в этой части мира создавалось более четверти технологий. Расширение ниши региона в мировой экономической системе во многом оказалось возможным благодаря интеграции составляющих его стран.
Для разговора об интеграции в Восточной Азии есть серьезные основания. Во-первых, важным аспектом интеграционных усилий является координация политики в ряде областей взаимодействия — торговой, транспортной, финансовой, отчасти экологической. В этой части мира нельзя говорить о проведении «общих политик», как в Евросоюзе. В то же время в некоторых сферах парадигма коллективного согласованного действия начинает преобладать над разрозненными индивидуальными шагами отдельных государств. Так, АСЕАН выступает консолидированным игроком на торгово-экономических (ВТО) или международно-политических переговорах (в отношениях с ЕС, США, Россией и Индией), сначала вырабатывая свою позицию между собой, а затем оглашая ее в качестве коллективной переговорной платформы.
Во-вторых, страны региона добиваются сближения своих экономик через гармонизацию технических требований и введение единых правил происхождения товаров, хотя они и пробуют достичь этого без движения к наднациональности. Для реализации цели сближения страны региона осуществляют меры, безусловно, интеграционного характера, предусматривающие либерализацию экономического пространства, включая облегчение режима перемещения товаров, услуг, капитала и рабочей силы. В принятой в 2007 г. в Сингапуре «Дорожной карте по созданию Экономического сообщества АСЕАН» была сформулирована среднесрочная цель построения к 2015 г. «единого рынка и единой производственной базы в масштабе Восточноазиатского региона». Речь при этом, разумеется, идет не о «сплошной» либерализации, как в ЕС. Страны региона движутся по пути более избирательного сращивания своих экономик, учитывающего степень зрелости конкретных отраслей хозяйства отдельных стран-членов.
В-третьих, после азиатского кризиса 1997-1998 гг. к координации политик добавился новый инструмент интеграции — создание общих «пулов» ресурсов с общим же управлением, которое наиболее ярко проявилось в действиях по защите финансовых систем стран региона от валютных колебаний, когда страны АПТ фактически сформировали единый фонд для стабилизации колебаний курсов национальных валют. В этом же русле находятся меры по созданию общего рынка облигаций стран АПТ.
В-четвертых, в странах региона сложилось понимание «свой» — «чужой», закрепленное взаимными правами и привилегиями, которые не распространяются на внегрупповых партнеров. Так, говоря о предпосылках полноценного сообщества АСЕАН, стороны отметили важность «осознания преимуществ региональной интеграции на базе уже существующих проектов как между собой, так и с партнерами, и шагов по созданию регионального сообщества, стремящегося к общей идентичности».
Видный норвежский исследователь интеграции Б. Хеттне писал, что интеграция развивается благодаря наличию объективных факторов сплочения — в социальной сфере (этнический состав, язык, религия, культура, история, сознание общей истории), в экономической сфере (торговля, инвестиции, финансы), в политической сфере (тип режима, идеология), в организационной сфере (региональные институты). Разнимая его положения, британский ученый-теоретик, профессор Оксфордского университета Э. Харэлл утверждал, что исходными предпосылками интеграции могут быть: (1) сложившееся представление об объективности существования некого региона и (2) разделяемая его жителями идентичность. Первое позволяет очертить географические пределы того или иного региона, а второе указывает на формирование регионального самосознания, в котором жители данного региона отделяют себя от жителей любых других регионов (негативная идентичность) и в котором ключевые вопросы развития трактуются в основном единообразно (позитивная идентичность).
Трактуя феномен региональной идентичности, авторы не демонстрируют единодушия или тем более оптимизма. Отталкиваясь от концепции Б. Андерсона, заметившего еще в 1983 г., что создание «воображаемых сообществ» (сообществ, соединенных узами общей идентичности) достаточно затруднено даже в рамках национального политического пространства, британский исследователь из Йоркского университета М. Бисон отмечал, что эта задача становится практически нереализуемой в сравнительно недавно освободившихся странах Юго-Восточной Азии, не говоря уже об уровне целого региона, где формированию общей идентичности препятствуют застарелые межгосударственные противоречия. «Отказ Франции поддержать проект Конституционного договора [в 2005 г.] и развернувшиеся борения вокруг принятия Турции в ряды Европейского Союза служат серьезным напоминанием о том, как трудно решаются вопросы национальной и региональной идентичности даже в регионах с многолетней традицией успешного сотрудничества».
Стремясь формализовать дискурс идентичности, Э. Харэлл попытался конкретизировать понятие «представление о регионе», выдвинув два дифференцирующих критерия: (1) регион играет важную роль во взаимоотношениях каждой отдельной страны с остальным миром; (2) уровень региона образует платформу для координации политических курсов внутри самого региона.
«Эффект интеграции, таким образом, ощутим, если посредством региональной кооперации государства, участвующие в ней, могут кумулятивно оказывать влияние на мировой сцене и решать внутренние и региональные проблемы более эффективно, чем каждое из них по отдельности. Регионом в этом смысле можно условно считать совокупность сопредельных государств, политическое, экономическое и иное развитие которых переплетено настолько плотно, что анализ каждой страны в отдельности оказывается явно недостаточным».
В Восточной Азии фиксируется рост транснациональных социальных движений, формирование общей массовой культуры (на основе японской и южнокорейской), что способствует укреплению чувства сопринадлежности к региону. Правда, в той региональной идентичности, о которой можно говорить сегодня в Восточноазиатском регионе, отчетливо преобладает ее общеазиатская (а не восточноазиатская) составляющая.
В ЕС фактором консолидации принято считать чувство «принадлежности к Европе». Общеевропейская («мы живем в Европе») и региональная («мы — граждане ЕС) идентичности почти не различимы, и сложно определить, которая из них является питательной средой интеграционных идей. В Восточной Азии структура «интегрирующей идентичности» другая. Граждане стран АСЕАН, Китая или Южной Кореи, конечно, ощущают себя жителями тихоокеанских стран. Но мощнее на них воздействует знание о сопринадлежности к «угнетавшейся Азии» и непринадлежности к «угнетавшей Европе».
В географически компактной Европе основой сближения относительно легко оказалась четко сформулированная «европейская идея». Жителям Восточной Азии, конечно, тоже была известна «идея Азии». Но в силу гигантских размеров этой части света и ее культурной разнородности «азиатская идея» обладала гораздо меньшим потенциалом интеграционного сближения, поскольку в несравненно большей степени, чем в Европе, дробилась многообразием огромных азиатских частей-регионов и выполнять функцию региональной идеи в каком-то одном из них не могла без угрозы отрицания себя самой как идеи общеазиатской. Эта идентичность во многом все еще питается историческими комплексами — идеей своего рода мирного реванша азиатских стран за десятилетия колониальных унижений. Данный политико-психологический идейный комплекс оказывается достаточным, чтобы быть двигателем региональной интеграции при ее нынешних темпах и формах развития. Так или иначе, срок протекания интеграционных процессов среди стран Восточной Азии — более 40 лет: начиная с возникновения Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН) в 1967 г. — позволяет констатировать устойчивую ориентацию участииков интеграции на преференциальностъ отношений друг с другом, приоритетность развития внутригрупповых связей по отношению к внегрупповым, готовность ради этого предоставлять друг другу на взаимной основе особые права, льготы и привилегии.
В-пятых, на протяжении последних пятнадцати лет в регионе шло оформление многостороннего механизма выработки общих действий в сфере безопасности — Регионального форума АСЕАН, участники которого говорят о возможности «гармонизации позиций». Не случайно с конца 1990-х годов официальные лица стран АСЕАН и АПТ стали регулярно характеризовать сотрудничество между собой словом «интеграция». В Ханойском плане действий АСЕАН 1998 г. стороны декларировали намерение «продолжить усилия по ускорению взаимовыгодной интеграции образующих ее стран и народов ради содействия миру, стабильности и благосостоянию в регионе».
С точки зрения субъектов интеграционных взаимодействий в Восточной Азии сложилась пестрая картина региональной интеграции, которую условно можно отнести к «очагово-сетевому» типу. В этой части мира действуют три в разной степени консолидированных очага интеграции. Первый представлен Ассоциацией стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), объединяющей все страны ЮВА, за исключением Восточного Тимора, и производным от него механизмом сотрудничества «АСЕАН плюс три» (АПТ) с участием Китая, Южной Кореи и Японии. Как и в случае с зарубежной Европой, в Восточной Азии «ядро» интеграции выкристаллизовалось там, где в наибольшей мере действовал фактор географической близости.
АПТ появился во время Азиатского финансового кризиса 1997— 1998 гг. как инструмент коллективной защиты экономик региона от валютно-финансовых катаклизмов в будущем. Важно, что АПТ не является организацией в полном смысле слова. Эта структура функционирует при АСЕАН, выступая ее специализированным органом финансовой координации. «Внешние» участники АПТ — Китай, Южная Корея и Япония — постепенно движутся к ассоциированному членству в АСЕАН.
Хотя внутри образуемого ими интеграционного комплекса процессы сближения протекают неравномерно, АПТ совместно с АСЕАН воплощает основное многостороннее организационное и экономическое ядро восточноазиатской интеграции. Наблюдаемая между составляющими этого ядра асинхронность в темпах и интенсивности сближения до некоторой степени напоминает ту, которая характерна для ЕС, где есть более интегрированные «старые» и менее интегрированные «новые» члены. Более того, по инициативе АСЕАН и фактически под ее эгидой осуществляется интеграционное строительство во всем Восточноазиатском регионе.
Второй очаг восточноазиатской интеграции представлен японо-американским интеграционным комплексом, «закамуфлированным» под военно-политический союз. За истекшие полвека он превратился в систему интенсивных военно-политических, инвестиционных и интеллектуальных взаимодействий, вполне отвечающих строгим критериям интеграции. Как и в случае Франции и Германии, он вырос из опыта преодоления вооруженной конфронтации Второй мировой войны.
В конце 1980-х годов оба этих комплекса оказались внутри обрамляющей их трансрегиональной группировки АТЭС — организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества, включающей 21 страну и территорию, омываемую Тихим океаном — как в Восточной Азии, так и в Северной и Южной Америках и Океании, — и также заявившую о своей интеграционной природе. Это фактически третий очаг интеграции, внутри которого оказались два более консолидированных интеграционных «ядра». Отношения в рамках рыхлого АТЭС начинают напоминать скорее связи сетевого типа, назначение которых состоит в смягчении наметившейся между двумя другими центрами регионального сближения конкуренции.
АТЭС ставила выгодную в первую очередь неазиатским странам (США и Австралии) и в меньшей степени Японии задачу удержать интеграцию в АСЕАН в более открытом режиме, обеспечив в ней присутствие «белых стран». Аналитически АТЭС очерчивает максимально широкий географический предел восточноазиатской интеграции, в кратко- и среднесрочной перспективе явно не достижимый. Собственно интеграционная компонента в деятельности АТЭС представлена в меньшей степени. Согласно Богорской декларации, принятой на втором саммите АТЭС в Индонезии в ноябре 1994 г., была выдвинута цель создания зоны свободной торговли сначала для развитых государств-членов в 2010 г. и для развивающихся — к 2020 г. Первая часть этой цели не выполнена. Нет оснований думать, что будет выполнена и вторая. Сегодня АТЭС действует преимущественно как механизм консультаций стран Тихоокеанского бассейна, обсуждающих наиболее важные проблемы экономического развития, а в 2000-х годах — и безопасности.
С точки зрения самоидентификации участников интеграция в регионе представлена двумя типами взаимодействия. Группировки первого типа открыто провозглашают и решают задачи межгосударственного сближения. Это прежде всего признаваемое политиками и учеными «ядро» — АСЕАН, наиболее старое и наиболее влиятельное с точки зрения способности консолидации региона. Важно оговориться, что после нескольких туров расширения в 1990-х годах в АСЕАН наметился разрыв в экономическом развитии и внешнеполитической стратегии между «старыми» и «новыми» участниками, что невольно выводит на аналогию со «старой» и «новой» Европой в практике ЕС. Вот почему фактически интеграционное ядро АСЕАН функционирует в составе пяти первоначальных членов — Индонезии, Малайзии, Филиппин, Сингапура и Таиланда, а также примкнувшего к ним в 1984 г. Брунея. Именно в этих рамках в 2003 г. в регионе заработала первая полноценная зона свободной торговли. К нему примыкает механизм АПТ. Интеграционные задачи провозглашает и АТЭС.
Второй тип взаимодействия характерен для японо-американского комплекса, который формально не ставит перед собой задачи интеграционного характера. Он выглядит как обычный военно-политический союз, но на деле является наиболее тесно интегрированным в экономическом смысле образованием в регионе. Оно индуцировало и продолжает индуцировать мощные протоинтеграционные импульсы, влияющие на динамику интеграции в АСЕАН и АПТ.
Комментариев нет:
Отправить комментарий